Ну, пока ребята шли вброд и потихоньку к лебедям подходили, немало времени прошло. Уже у меня и спина болит, уже и глаза слипаются, и ноги коченеют, но я терплю. А как же: лебедь! Как вдруг слышу Васькин крик: "Деду-у-у! Следите!" Поднялся я немного в ямке, глядь в ту сторону сквозь бурьян - смотрю, действительно снялись с озера лебеди и летят прямо на меня. И низко, так низко на меня плывут... Белые-белые, даже будто блестят... Солнышко как раз заходит, и когда солнечный луч упадет на лебедя, так у него одно крыло будто золотое, другое серебряное! Летят тихо, не шумят. Один летит выше, а другой- ниже, и тот, что ниже, направляется прямо на мою ямку... У меня даже зубы стучат и руки подскакивают. Вот-вот уже лебедь меня крыльями закроет... Я беру его на мушку, верно беру, даю, как и полагается, вперед, щелк! Не выстрелило! Аж я зубами заскрежетал. Щелк с левого! Не выстрелило! А я ружье об землю! А я картуз об землю! Да упал в ямку и за чуб себя схватил!..
Подбегают Васько и Федько: "Чего же не стреляли, деду?!" А я не сказал, а вроде заревел: "Не выстре-е-ли-и-ло!"
Васько подбежал к ямке, схватил ружье, - а у меня централка, тульская, отличное ружье! - раскрыл его:
"Да оно у вас, дедусь, без патронов! Не заряжено! Вот это охотник!"
Я как закричу:
"Как не заряжено?!"
"Смотрите сами! - смеется Васько. - Где же ваши патроны?"
Вот такое бывает! Раз в жизни довелось лебедя стрелять - и забыл ружье зарядить!.. А все тот чертов Васько. "Скорее, - кричит, - скорее!" Вот тебе и скорее!
4
Вы не смейтесь над дедом Кирилой Ивановичем Дудкой, потому что он рассердится...
А вы его спокойненько так расспросите...
- Весною это, дедушка, было? А разрешена ли была тогда весенняя охота, не помните?
- Вот то-то оно и есть, что не разрешена! Да разве сообразишь, когда Васько как сумасшедший кричит: "Скорее, дедушка, потому как лебеди сели!" Разве тот Васько не собьет с толку?
- А этой весной, дедушка, лебеди не садились на Лимане?
- Садились! Васько видел!
- И что: не прибегал за вами, чтобы вы с ружьем шли лебедей стрелять?
- Такое скажете! Теперь Васько в пионерах, да еще в председателях вот тех, - как их? -юннатов, что птицу охраняют! Да еще какой отчаянный: как заметит кого-нибудь в запретное время, сразу же в сельсовет! Да еще и меня весною предупредил: "Прячьте, дедусь, ружье до самой осени".
Кирило Иванович Дудко докурил папиросу и взялся снова распутывать снасть...
Молчал, молчал, -а потом потихоньку добавил:
- Да оно, может, и лучше, что тогда ружье не выстрелило. Была бы морока из-за того, что весною лебедей стрелял...
...Теперь вы можете плыть Донцом на Коропов хутор и дальше мимо Казацкой могилы, чуть ли не до... Да куда хотите...
ДИКИЙ ГУСЬ
Дикий гусь - это настоящий гусь, только дикий.
Его можно есть, как и домашнего гуся, с жареной капустой или с яблоками, с гречневой кашей и так.
Разница между диким гусем, домашним гусгм и дикой уткой та, что диких гусей никогда у нас не выводят на базарах, и для того чтобы его зажарить даже так, без жареной капусты и без яблок, его обязательно нужно добыть на охоте.
А охотиться на дикого гуся нелегко, так как у нас на Украине он очень-очень редко выводится, а только перелетает весною на север, а осенью на юг, так что лишь ранней весной и поздней осенью можно похвастаться, что:
- Да, мол, гусей там настрелял! Приходите!
Говорим мы это без всякого хвастовства, говорим мы это из скромности - черты, как вы знаете, присущей каждому настоящему охотнику.
Мы с приятелем охотились на диких уток поздно осенью, на речке Оскол, на Купянщине.
Речка Оскол - чудесная речка с прозрачной, тихой водой, с камышом и пахучей осокой по берегам, с заливами и рукавами, с широкими на левом берегу лугами, что глядят на свет божий бесчисленными глазами-озерами, поросшими зелеными-презелеными шелковыми ресницами.
Да и не только этим славна речка Оскол, а больше славна она тем, что водится в ней редкостная рыба-верезуб.
А может, и не верезуб, а что-то другое, только я прекрасно помню, как один рыбак очень давно рассказывал нам, что у них в Осколе такое плавает, что больше нигде такое не плавает.
Ну, бог с ним, пусть плавает.
Охотились мы, значит, охотились там на диких уток, долгонько что-то полевали да и заполевали дикого гуся-казарку.
Как всегда, правду говоря, дикий тот гусь мимо нас и не летел и не плыл, однако мы его заполевали.
Как это делается, говорить не буду: у всякого охотника свой стиль охоты, так что трудно мне все это настолько типизировать, чтобы всем было понятно.
Заполевал гуся мой приятель: у него, видите ли, было больше патронов, а я свои деньги забыл дома.
Но он меня успокоил.
- Ты, - говорит, - не волнуйся и от зависти не мрачней: есть будем вместе!
У казарки было подбито крыло, а так больше ничего у нее не было прострелено, и пока мы собирались ехать на станцию, она себе ходила по хате и начала уже кушать хлебные крошки и пить воду.
Мы долгонько собирались выезжать на станцию, долгонько и очень сердечно и мило прощались с хозяевами, у которых остановились: уж очень они были симпатичные люди, потом запевали ту, как бишь она? - да вот ту, что вот так:
Де ти, хмелю, хмелю, зимував,
Що й не розвивався...
А как ехали на станцию, пели уже не про хмель, а про огурчики:
Сама буду поливати
Дрiбною сльозою...
А хозяин, сидя на возу, очень громко| высоко-высоко выводил:
Сльо-о-о-з-о-о-ю!
Так громко и так высоко, что из дворов выскакивали люди и глядели нам вслед.
- Что оно такое? - спрашивали.
- Охотники поехали!
Пели мы до самой станции.
На станции сердечно попрощались с хозяином и сели в вагон.
Нам с приятелем хотелось петь еще и в вагоне, но для боевых и героических песен в голосах иссяк уже весь металл, и мы смогли осилить только грустно-минорное:
Думи моi, думи моi
Лихо менi з вами!
Дошли до вопроса:
Чом вас лихо не приспало,
Як свою дитину?
и замолчали.
Зевнули и сказали один другому:
- Может, поспим!
А гусь-казарка с нами.
Устраиваемся мы спать.
Кошелки, куда можно было бы посадить казарку, у нас не было, до авоськи в то время человечество еще вообще не додумалось, так что возникла проблема, куда пристроить гуся.
Ехали мы в мягком вагоне.
Приятель все-таки додумался.
- Я,- говорит, - возьму его к себе, на верхнюю полку! Со мною он и посидит! Сплю я не очень крепко, скорее - чутко сплю, я и утихомирю, если он забеспокоится.
- Ну, - говорю, - хорошо! . Улеглись. .
Проснулся я утром, смотрю - сидит мой приятель, опустив с верхней полки ноги, и мурлычет:
Чом вас лихо не приспало,
Як свою дитину?..
- Почему, - спрашиваю, - такую грустную, да еще с утра?
Приятель, ничего не говоря, протягивает позади себя руку, что-то такое берет и показывает. Смотрю: казарка. Но уже не живая, а мертвая.
- Упокоилась? - спрашиваю, - Как же это так? - Выходит, - говорит, прислал! Но я же сплю не очень крепко, скорее - я чутко сплю! И вот видишь!
- Да вижу, - говорю. - Ты бы лучше спел:
Чом вас лихо не приспало,
Як я дику гуску?
Дискуссия о том, как считать теперь гуся: убитым на охоте, то есть законной дичью, или умершим своей смертью, то есть дохлым, продолжалась недолго.
Постановлено было считать его законной дичью: его хоть и в крыло, но все же подстрелили, и, как очень часто случается с ранеными, он потом не выдержал и потихонечку отдал богу душу.
А о том, что казарка спала с приятелем на верхней полке, в мягком вагоне, в поезде Купянка-Харьков, постановили - забыть и никому не говорить.
Так и сделали.
Гуся съели по приезде на другой день.
Все крепко хвалили очень вкусного гуся, а хозяйка отрезала у него крылья, сложила их веером и намеревалась прибить их как раз против письменного стола в кабинете моего приятеля, чтоб и кабинет украсить и чтоб крылья те повседневно напоминали ему счастливую охоту на диких гусей.
