Гарри прихватил фотографии домой и пригласил Хеннерсдоффа. Увы, он пришел с женой. После еды Гарри продемонстрировал снимки. "God,-- сказала Рита, -- she is sexy, isn't she!" (13)

-- Отвратительно! -- сказал Хеннерсдорфф и передал фотографии дальше.

Теперь была очередь Хеннерсдорффши, она воскликнула:

-- Великолепно, как снято!

Три высказывания, но ни одного решения. Фотографии были сексапильны, отвратительны, и еще было интересно, как фотограф смог их отснять. Гарри попытался объяснить свою позицию: с одной стороны, он не мог не поддаться этой райской эротике, с другой стороны, он тоже считал фотографии отвратительными, и настолько, что хотел оставить фотографа гнить в той дыре. Однако, говоря точно, в тюрьме должны сидеть другие люди, канцлер, папы римские, нелегальные продавцы оружия, президенты, солдаты, промышленники, а не фотографы.

-- Облачение реальности в определенную форму не есть смертный грех, это всего лишь ложь, -- сказал Дуквиц.

-- Would you please speak English! (14) -- сказала Рита.

На следующий день Дуквиц позвонил в полицейское управление Мароуа. Только после полудня он дозвонился до майора. Тот был пьян и тут же дал понять Дуквицу, что закон есть закон, и каждый день досрочного освобождения немецкого фотографа будет стоить цифровых наручных часов, однако, он повторит по буквам, не системы LED, а системы LCD (15), это самые новые, они появились в этом году в Париже. Нет, обычные наручные часы он не возьмет. Когда Дуквиц намеревался закончить разговор, он стал сбивать цену на часы. Наконец Дуквиц согласился. Уже два дня спустя фотограф появился в посольстве. Не благодарный, а обиженный, потому что все продолжалось так долго и потому что никто из посольства лично не забрал его. Он хотел получить назад свои пленки. Когда он увидел толстую стопку снимков, он страшно удивился и тут же захотел спрятать добычу в свою бездонную фотосумку. "Стоп!" -- сказал Дуквиц и показал ему счет.

-- Только за наличные.

-- Да вы с ума сошли, -- заявил фотограф и обозвал Дуквица типичным немецким чиновником.

-- Лучше быть немецким чиновником чем сволочным фотографом типа вас! -ответил Дуквиц. Ему следовало дать майору из северного Камеруна цифровые часы только за то, чтобы тот подержал этого фотографа у себя в тюрьме подольше.

Через пару дней после этого происшествия Дуквиц очень рано пошел к себе в офис. Он хотел без помех созвониться с Хеленой во Франкфурте. Уборщица, уходя вечером из посольства, всегда оставляла двери во все офисы открытыми, чтобы хотя бы ночью помещение немного проветрилось. Дверь к Хеннерсдорфу была закрыта, что означало, что он уже здесь. В такую рань? Неужели у него действительно так много дел или он тоже хотел без стеснения дешево поговорить с Германией? Может, у него тоже есть старая подруга, которой он может пожаловаться на свою гремящую женушку шток-розу? Или он звонит своей матери в Люнебург или Уэльцен. Он ведь из тех мест. Стены посольского здания были тонкими, но Хеннерсдорффа не было слышно. Возможно, он действительно работал, рассматривая этот огромный счет из фотолаборатории и размышляя, на какую статью расходов его занести. Вообще-то он был слишком корректен, чтобы использовать служебный телефон в личных целях. Центральная станция уже пригрозила, что соединит все служебные аппараты с компьютером, который будет регистрировать каждый телефонный разговор и его продолжительность.

Но, может быть, Хеннерсдорффа здесь вовсе не было, и дверь была закрыта по другой причине. Дуквиц встал, прошел через прихожую к двери Хеннерсдорффа, быстро постучал и вошел. Быть не может! Хеннерсдорфф, прикорнувший прямо здесь! Пришел и задремал за письменным столом. Не очень-то поспишь вот так, приложившись головой к его поверхности. Дуквиц немного пощебетал и посвистал, и даже дошел до петушиного крика. Однако Хеннерсдорфф не двигался. Было что-то ужасное в том, как он лежал. Дуквиц подошел к нему, и прикоснувшись, хотел его слегка потрясти, однако тот не поддавался. Он окоченел. Он был мертв. Дуквиц хотел его обнять, разбудить, оживить, разговорить. Но Хеннерсдорфф был тяжелым, мертвым, чужим, никаким. Так и остался, пригнувшись на край стола. Стакан с водой, пустая стеклянная трубочка, классические реквизиты самоубийцы, на краю раковины. Было слишком поздно. Стало быть, торопиться некуда. Теперь можно спокойно прощаться.

Гарри толкнул дверь и сел. Как редко он видел мертвых. Ребенком Гарри видел мертвую тетку Урзулу. Она умерла в своей комнате. Последние недели она больше не поднималась с постели. У нее было плохо с печенью. "Пила как матрос," -- всегда повторяла тетка Хуберта. Она пила еще и перед самым концом. Потому что уже не было смысла не пить. Она сделала Гарри сообщником своей неразумности. Врач и другие тетки говорили о неразумности. Она указала на комод, в его верхнем ящике лежало портмоне. "Божоле" -- сказала она, сладко улыбнувшись, -- "и пачку "Нила"". Гарри сходил в магазин ЭДЕКА и принес довольствие. Он гордился тем, что может вытащить пробку из бутылки. Для этого тетка Урзула была уже слишком слаба. Она все больше худела и слабела. Она уже не могла держать бокан с вином. Однажды утром Гарри как обычно вошел к ней в комнату. Такой он ее никогда не видел. Она не подняла головы, но одна рука шевелилась.

-- Как ты себя чувствуешь? -- задал Гарри свой обычный утренний вопрос. -- Дурацкий вопрос, конечно, хорошо, -- еще несколько дней назад отвечала она и дарила Гарри пятимарковую банкноту. Сегодня она ничего не сказала. Ее рука двигалась, как у человека, слушающего музыку. "Вот дерьмо," -- сказал Гарри спустя какое-то время. Тогда тетка Урзула выпрямилась в своей постели и сказала:

-- Дерьмо, словечко что надо!

Она обессиленно улыбнулась и опять легла. Вечером она умерла. Гарри не было. Он увидел ее только на другое утро. У него в ушах все еще звучали ее последняя фраза:

-- Дерьмо, словечко что надо!

Словно весть, словно завещание. Нельзя было забывать, что в конечном итоге все дерьмо. Это означало, что про это следовало постоянно забывать, но опять и опять вспоминать.

Дерьмовая смерть. Дерьмовая жизнь. Под правой рукой Хеннрсдорффа лежала раскрытая книга. Гарри вытащил ее. Рука была тяжелой. Дневник. Последняя запись сделана неделю назад Потом вчерашняя дата, потом конец. Наверно, он пришел уже вчера вечером, чтобы умереть.