-- Ну, что скажете? -- обратился Хеннерсдорфф к Дуквицу.

-- Простите меня, -- сказал Дуквиц. -- Прошу извинить за эту совершенно дурацкую историю с пудингом.

Хеннерсдорфф засмеялся. Франкфуртский почтальон, на которого он так походил, был немного ниже ростом. Хеннерсдорфф сказал, что это невероятно, депутат и вправду совершенно не владел им, не говоря уже о французском.

-- А о чем был разговор? -- спросил Дуквиц.

-- Ни о чем, -- ответил Хеннерсдорфф.

Они оба некоторое время рассматривали гостей на этом никчемной приеме, в здании, похожем на коробку из-под обуви, которое могло бы находиться и где-нибудь на истощенном побережье Югославии. Комнаты внаем. Ни размера, ни размаха. У красивых построек всегда кровавая история. Хеннерсдорфф покачал головой и сказал, что Дуквиц, должно быть, сошел с ума, если бросил работу адвоката. "Ради вот этого!" -- горько добавил он. Его жена уже беседовала с консулом. Было слышно каждое слово, произнесенное ее трубным голосом. "Великолепный, очаровательный прием", -- гудела она на консула. Дуквиц сказал, что адвокатом он работал намного больше и всегда с ощущением, что это коту под хвост.

-- Все это, -- показал он на окружающих, -- тоже коту под хвост, однако не нужно так напрягаться.

Хеннерсдорфф молчал. Сам он работал больше. У него было чувство долга. Он хотел продвинуться. Он должен был продвинуться. Если хочешь продвинуться, нужно напрягаться.

-- Без работы нельзя, -- сказал он.

Дуквиц подумал: Если бы я был женат на твоей жене, я бы тоже засел в офис и работал.

-- А как вы распоряжаетесь своим временем? -- спросил Хеннерсдорфф.

-- Разгадываю мировые загадки, -- ответил Дуквиц. -- Точнее, работаю над их разгадкой.

-- Например?

-- Например, церковный налог.

-- Что? Вы имеете в виду, почему за границей вам не надо его платить?

-- Нет, почему я все еще плачу церковный налог, будучи дома.

-- Потому что вы принадлежите церкви.

-- А почему я все еще принадлежу церкви?

-- Из-за обычных мыслей об искуплении грехов.

-- Ах, я вас умоляю!

-- Но что же тогда?

-- Чтобы платить церковный налог.

-- Вы сумасшедший, -- сказал Хеннерсдорфф, -- если решение мировых загадок выглядит таким образом, тогда я лучше буду и дальше сидеть в офисе и решать загадки паспортов, утерянных немецкими туристами в Африке.

А Гарри сказал, что соль в следующем: невозможно терпеть церковь, если ее не поддерживать, только увы! имеют значение церковные звонницы. Хотя он не выносит ни церковь как институт, ни ходит в нее, однако считает правильным, что в каждой деревне есть церковь с колокольней. Которую видно издалека. Церковь это кошмар, однако деревня без церкви не деревня. И поездка по окрестностям мимо деревень не приносит удовольствия, если бы не акцент в форме колокольни, оживляющей ландшафт. Своим церковным налогом он помогает сохранению колоколен. "В роли пудингоненавистника вы производите более сильное впечатление, чем философ по церковным налогам", -- сказал Хеннерсдорфф.

-- Когда я был адвокатом, у меня голова была так забита, -- ответил Дуквиц, -- что я просто запрещал себе подобные мысли. Возьмите, к примеру, пирамиды, эту бессмылицу, этот гигантский кошмар. Никто не знает, насколько жутко это было на самом деле. Кто знает, насколько ужасным и унизительным было рабовладение в древности. Возможно, что только при строительстве одной пирамиды от бесконечных пыток и мук погибало больше людей, чем в концлагере.

-- Поострожней! -- сказал Хеннерсдорфф.

-- Вполне возможно. Из миллионов каменных кубов, каждый из которых весит тонны, заставить людей воздвигать пирамиды! В наше время перед ними стоят и восклицают О! и А! и думают, ну как же пустыня и без пирамид. Даже обертка моих сигарет была бы вполовину менее красивой без пирамид, -- сказал Дуквиц и скрутил себе сигаретку. К ним подошел консул. "Господа!" -- сказал он. Это всегда было уместно. Он пронаблюдал, как Дуквиц сворачивал сигаретку, и сказал с уважением:

-- Мы тоже так делали раньше.

Можно было выблевать пудинг на тарелку, можно было будучи дипломатом скручивать сигареты, словно студент, -- чем больше выбиваешься из рядов, тем меньше выделяешься.

Жена Хеннерсдорффа громко позвала своего мужа, и он -- ничего не поделаешь -- последовал на ее призыв.

Дуквиц стал размышлять, стоит ли ему начать беседу о взаимосвязи между пышностью и брутальностью, об искусстве и аморальности с профессором и гётевской женщиной. Радоваться надо, что иногда находится человек, с которым можно про такое словом перемолвиться. Немцы, жившие здесь или попадавшие сюда, были ничуть не меньшими обывателями, чем какой-нибудь торговец болтами из Зиндельфингена или продавец автомобилей из Вольфсбурга. А приемы, которые устраивались послом из-за отсутствия нормальной резиденции в этой коробке из-под обуви в абсолютно неподходящих канцелярских помещениях, производили такое же впечатление как провинциальные вечеринки членов строительного кооператива в честь освящения новостройки.

Синеджинсовый профессор-литературовед и гётевская дама как раз беседовали с чудовищем из "Сименса". Кажется, они хотели узнать, готов ли "Сименс" к принципиальному "спонсорингу" авангардного искусства, и, насколько Дуквиц знал этого электронщика, тип ни разу не слышал слова "спонсоринг" и, видимо, понимал под этим вид новый тип кольцевой связи электронных соединений. Так ведь оно и звучало.

Дуквиц направился к литературно-электронной группе, однако потом повернул обратно. Что они в этом понимают! Что они понимают в произведениях искусства и их возникновении из глубочайшего сумасшествия: как из самых низин и мерзостей возникает высокое и присущи ли ему впоследствии черты его происхождения. Гарри предпочитал сохранить эту загадку для себя. Ему не хотелось, чтобы проворный профессор испортил ее своим умным ответом. Такие вещи должны оставаться под вопросом. Поэтому было лучше ходить в кругу размышлений в одиночку, чем общаться со специалистами, которые своим многознанием только палки в колеса вставляют.

Однако в последнее время он слишком много размышлял в одиночку. Он то стоял, то сидел, то лежал, умея заставить себя себя двигаться в такт своим мыслям.