Степан-Городок - сейчас большое село среди дремучих лесов, мелких речушек, лесных ручьев и болот. Может быть, когда-то, во времена нашествия татар или борьбы казацкой вольницы с польскими панами, оно было крепостью, опорным пунктом, центром, в котором люди оборонялись от врага. Теперь же, оставшись в стороне от железных и шоссейных дорог, оно стало обыкновенным полесским селом. Разве только улицы были поровнее и расходились они лучеобразно от центральной площади, да на самой площади вросло в землю несколько древних каменных домов, торговых помещений; да поближе к центру деревянные ветхие дома со стеклянными верандами или мезонинами, с замысловатыми чердаками, похожими на галочьи гнезда, своей архитектурой указывали на далекое прошлое села и на не совсем крестьянское его происхождение. Оторвавшись от своего хвоста, мы решили здесь дать людям и лошадям передышку. Вначале думали постоять сутки, а затем начальство с Большой земли, вероятно обрадованное тем, что мы все же повернули на юг, предложило еще подбросить груз. Стоянка была продлена на несколько дней. Морозы упали, погода стояла ясная, снег не таял, но был мягкий, пористый и сам просился в снежки и бабы, а укатанные за зиму санные дороги желтели конским пометом, соломой и листвой срубленных осенью на топку берез. Где-то в утренних морозах, ярких солнечных днях и светлых лунных ночах угадывалась пришвинская весна света. Кто бы мог подумать, что в эти светлые ночи гитлеровцы и их верные слуги, бессильные против захлестывавшего Украину и Белоруссию народного гнева, осуществят самое жестокое и провокационное дело? Гнусный замысел врага не был понят нами вначале во всей его черной глубине, и, лишь постепенно сталкиваясь с ним, мы все более познавали новую опасность, которая вставала на нашем пути. Пусть же приоткроется завеса этой подлой истории, так как мне и моим товарищам пришлось быть свидетелями начала ее и присутствовать у истоков провокации украинско-немецких националистов, принесшей нашему народу еще больше страданий и жертв.
Вот как было дело.
На второй день стоянки в Степан-Городке меня разбудили задолго до рассвета разведчики. Спросонья я не сразу понял, о чем они докладывали. Быстрый разговор Лапина, перебиваемый фразами и руганью Володи Зеболова, их торопливые жесты и взволнованный вид этих видавших виды хлопцев навели меня на мысль, что где-то, обойдя наши заставы, к нам прорвались немцы. Не дожидаясь конца доклада, я крикнул часовому:
- Найди дежурного, и пусть разбудит Базыму! Есть важные данные.
- А командира и комиссара тоже будить?
- Не надо, - сказал Зеболов. - Вы лучше послушайте нас до конца, товарищ подполковник.
И они, немного успокоившись, стали рассказывать. Население окрестных районов смешанное. С давних времен живут тут поляки, украинцы и евреи. Изредка встречаются чисто польские села, чаще украинские, а больше народ живет вперемешку. Сегодня ночью в одну из небольших польских деревушек, лесной хуторок в тридцать хат, ворвалась группа в полсотни вооруженных людей. Неизвестные окружили село, выставили посты, а затем стали подряд ходить из хаты в хату и уничтожать жителей. Не расстрел, не казнь, а зверское уничтожение. Не выстрелами, а дубовыми кольями по голове, топорами. Всех мужчин, стариков, женщин, детей. Затем, видимо опьянев от крови и бессмысленного убийства, стали пытать свои жертвы. Резали, кололи, душили. Имея порядочный стаж войны и зная хорошо стиль немецких карателей, я все же не верил до конца рассказу разведчиков. Такого я еще не встречал.
- Да вы, хлопцы, постойте! Может, вам набрехал кто со страху?
- Какое набрехал! - торопился досказать Лапин. - Мы сами в этом селе были. Когда подъезжали на санках, их постовой выстрелил два раза из винтовки. Мы резанули из автоматов. Сразу в селе шум поднялся, несколько выстрелов было, но не по нас, а затем собака залаяла, и все затихло. Лишь слышно: какая-то баба голосит и причитает. Мы тихонько, огородами, пробрались и своими глазами все видели.
Все как есть.
- Рассказывайте все по порядку. Все, что вы там увидели.
В хату вошел Базыма. Он на ходу надевал ватный пиджак, а войдя, вынул из кармана гимнастерки и надел на нос очки. Я молча показал ему на разведчиков.
Они снова сбивчиво, торопясь и волнуясь, стали рассказывать. Понять я снова толком ничего не мог.
- А что за люди там в санках у ворот штаба? Детишки какие-то?.. спросил Григорий Яковлевич.
- Так они же. Те, что остались из польской деревушки. Всех остальных вырезали. И старых и малых.
- Да кто же? Говорите вы толком, ребята...
- А если мы и сами толком не знаем?.. - удивился Лапин, привыкший меня видеть более спокойным, чем сегодня.
- Ну, что рассказывают эти ваши пассажиры? Говорили вы о чем-нибудь по дороге? Давай их сюда, - скомандовал Базыма.
Пока Лапин ходил по улице, Володя Зеболов объяснял нам:
- У них тоже мало толку добьешься. Только зубами цокают, да все: "Проше пана, да проше пана". Чудно даже. Единственно, что я от них слыхал, что главного этой банды резунов зовут Сашкой. Как сказал "Сашко", так дети ревмя ревуть... Вот сами увидите.
- Всех давать или по одному? - кричал в сенях Лапин.
- Потише ты, потише, - зашикал на него Базыма.
Хозяева дома сгрудились у дверей горенки, и я заметил, что при имени "Сашко" у них тоже расширились глаза, а детишки стали испуганно жаться к коленям матери.
Наконец, подталкиваемые Лапиным, вошли неизвестные жители лесной деревушки. Их было четверо: старик лет шестидесяти, молодая женщина и двое детей. Действительно, они дрожали. Может, от страха или холода. Одежда на них была легкая, наспех наброшенная на полуголое тело. Видимо, они были захвачены врасплох, среди сна, как захватывает людей пожар, внезапно вспыхнувший в их доме после полуночи.
- Папаша, заходите. Садитесь, папаша, - пододвинул старику табуретку Базыма.
- Проше пана, - отвечал старик. - Проше пана, я тутай, тутай постою, - и он прислонился к косяку двери.
К другому прислонилась женщина, положив руки на плечи мальчику и девочке. Она молчала. Дети были одного роста, лет восьми-девяти, очень похожие друг на друга, может быть близнецы.
