- Партизаны, ей-богу партизаны!
- Не подходи! Еще шаг - себя подорву и вас уложу, - не сдавался разведчик.
Кое-как всякими хитростями и уловками хлопцы уломали Володю и подошли к нему. Все же для большей безопасности они отняли у него гранаты и другое оружие. Совсем сбитый с толку парень решил, что его все-таки ловко обманули, и бросился в драку. Он разбил головой лица двум партизанам, искусал третьего. Ему тоже насовали под микитки, связали и привели в штаб.
Мой приезд намного разрядил обстановку. Коллега Володи Миша, бесцветный и трусоватый парень, неизвестно зачем завербованный для дела, требующего недюжинных людей, сидел в сарае мокрый и ревел. Его полуживого выудили из реки мальчишки. Но где же третий? Володя, сплевывая кровь с разбитой губы, рассказывал мне, что третьей была радистка Маруся Б., черненькая, смуглая дивчина, недавно кончившая школу радисток. Она приземлилась недалеко от него, но успела убежать в рожь. Девушка слыхала звуки "полицейской" облавы на ее командира и, вероятно в испуге, забежала далеко. "Может быть, даже к немцам в руки", - подумал я.
- Как вы условились о сборе? - спросил я Зеболова.
- Если приземлимся "с компотом", во что бы то ни стало перед вечером быть на месте посадки.
- Значит, Маруся сегодня к вечеру должна быть у мельницы?
- Да, в этом районе. Если не сдрейфит.
- Какие условные сигналы?
- Крик совы.
- Но ты же пойман немцами. Так она думает. Значит, и кричать можешь, выманивая ее?
- Ну да...
- Вот задачка.
Мы сидели и думали, как же вытащить Марусю из ржи. Ходить искать ее - может забежать еще дальше. Унесет рацию, шифры и, не ориентируясь, обязательно попадет к врагу. Или, в лучшем случае, застрелится сдуру.
И тут у меня мелькнула мысль: "Песня, советская песня".
У милиционера глаза заблестели, когда он понял, что я хочу сделать.
- Собирай всех девчат. Пускай ходят по полю и поют советские песни.
Милиционер зашевелился.
Я никогда не слыхал, чтобы так пели девушки. Их голоса звенели, выводя:
Широка страна моя родная...
В другом конце поля отвечали:
Полями широкими, лесами далекими
Лети, наша песня, лети.
С перекрестка дорог раздавалось:
- А-у-у!.. Товарищ Катерина! Председательша вызывает... - И наконец:
- Вот она, ваша радистка...
- Ура-а!..
Маруся действительно выползла. Она просидела целый день во ржи, а под вечер уснула и проснулась от песни и голосов, которые так живо напомнили ей колхозные поля, Украину...
И Маруся вышла на голоса.
Стояла окруженная девчатами и, ничего не понимая, смотрела на всех красными от слез глазами.
- Молочка выпей, девонька, молочка, - говорила здоровенная баба с винтовкой за плечами. - Ох, и зубатый у тебя командир! Выпей, выпей молочка. Свое, наше - партизанское.
Зеболов после этого пристал ко мне. Со мной он пришел к Ковпаку. Особенно полюбил Зеболова Руднев. Полюбил так, как может полюбить человек, знающий толк в людях.
Анюта Маленькая дружила с Володей. Довольно капризная девушка, но с Володей у нее установился трогательно-грубоватый тон... Когда Зеболов хандрил, она подходила к нему и, заглядывая в глаза, говорила:
- Не горюй...
В разведроте они жили немного обособленно. Этого требовала специфика их работы. Анюта работала на своей рации, связывая меня с фронтом. Недостатка в полезных данных о немцах у меня не было, и ей приходилось работать целый день. Они занимали отдельную хату небольшой коллективчик молодежи: Володя Лапин, Анюта Маленькая, ее повозочный и ординарец Ярослав из Галичины, взятый мною в плен под Лоевым, Володя Зеболов, Вася Демин и недавно бежавший к нам из плена донской казак Саша Коженков.
- Не горюй, Володя, - все чаще говорила ему Анюта, даже когда в глазах его не было и тени грусти.
А Зеболов, садясь за стол с дымящейся картошкой и нагибаясь ближе к тарелке, отвечал:
- По-ве-се-лимся-а-а...
Это означало, что пора отделению ужинать. Володя иногда поддразнивал радистку, вспоминая, как она хотела подстрелить меня во время первой нашей засады, когда я мчался мимо нее на немецкой легковой машине.
- Повеселитесь с нами, товарищ подполковник, - сказали хором ребята отделения Лапина, уступая мне место за столом и давая ложку.
Это было вечером после поездки в отряд Бати.
5
Бате, так же как и нам, остро нужна была посадочная площадка. У него были свои нужды, у нас свои. Он хотел отправить на Большую землю какие-то важные документы, людей и несколько раненых товарищей. Ковпаку же аэродром необходим был до зарезу. Свыше ста раненых, среди них много тяжелых, сильно затрудняли маневренность отряда. Сказывалась также нужда в боеприпасах. Ясно было, что в таком состоянии отряд мог только пассивно держаться, а идти на серьезное дело - в новый рейд командование не решалось. Поэтому мы объединили с Батей наши усилия в поисках площадки, пригодной для посадки современных тяжелых машин. Задача оказалась гораздо труднее, чем мы могли это себе представить. Леса, пески и топи - самые неподходящие места для аэродрома.
А именно они и составляют господствующий ландшафт в этих краях и простираются на сотни километров во все стороны. Батя расчистил площадку среди леса, но когда я посмотрел на нее, мне стало ясно, что машина здесь угробится.
Еще в декабре была у нас мысль посадить самолет на озеро, но наступившая тогда оттепель сорвала наши строительные планы. Так размокропогодило, что наш аэродром сразу оказался самой обыкновенной водой. От ледяной затеи мы временно отказались. Сейчас этот вариант приема самолетов всплыл опять, причем все яснее становилось, что он единственный. Разведчики, рыскавшие в поисках ровного, твердого и достаточно большого куска планеты в этом районе, не приносили ничего утешительного. Ровными здесь были только обширные незамерзающие болота, летом непроходимые ни для зверя, ни для человека, а зимой с трудом удерживавшие легонькие белорусские дровни да плохонькую лошаденку, привычную к топям; твердыми могли быть только вырубки леса, но там тысячами торчали пни. Выкорчевка их зимой была делом невозможным ни по времени, ни по количеству рабочих рук. Словом, самолеты можно было принимать только на озере.
