- Ну, кто под Винницей?

- "Под Винницай партизанен Кальпак". А когда я спросил ее: кто же вокруг Проскурова? - она ответила: "Тоже партизанен Кальпак", и что бы я ни спросил, какие города ни называл бы - Волочиск, Тернополь, Бучач, Злочев - всюду ей и ее майору чудится "Кальпак".

- Чудился, доктор, - поправил я Циммера.

- Верно, верно...

- А как же вы все это выпытали?

Доктор улыбнулся.

- Эта женщина... настоящая немка. Она, как кошка. Кто ее по шерстке погладит, тому она и мурлычет.

- А больше она ничего не знает?

- Нет. Больше ничего. Она знает только... и просит, чтобы ей дали время сделать... - доктор Циммер заулыбался и прикрыл нос двумя пальцами, - сделать туалет.

Значит, от Львова до Проскурова широким "фронтом" проходили наши группы. Измученные, израненные, без патронов, они наводили страх на немцев. Это шорох тысяч ног наших колонн и колоннок, скатившихся с гор, разносился от Днепропетровска до Львова.

Может быть, и не сразу, но через несколько минут я подумал: "Шуму от выхода нашего из Карпат было больше, чем серьезного, продуманного партизанского дела. Но наша ли в том вина? Мы - подвижные части партизанского движения. Мы выполнили свой долг. А вот партизанская пехота, закрепляющая успех... если бы она подошла! Тогда то, что было только отражением в трусливых мозгах фашистов от нашего похода, стало бы реальностью".

И, уже попав на верную колею допроса, мы вместе с доктором Циммером беседовали с немкой... Уверившись в наших "благих намерениях" (она так и сказала: "я вижу у вас благие намерения", - шепнул мне лукаво Циммер), немка болтала без умолку. А я задумчиво листал толстую тетрадь - дневник майора Дормана. Чем-то необычным казался мне он... Некоторые страницы были сплошь исписаны под одной датой. Между датами пропуски иногда по нескольку месяцев.

- Нет, определенно это был мыслящий немец, - сказал я Циммеру.

- Одну минутку, товарищ командир, - ответил Циммер, галантно разговаривавший с немкой.

И хотя я не мог понять и половины написанного, все же видел, здесь записывались мысли, а не велся скрупулезный учет кур, индюшек, сел, деревень, городов, рек, гор...

- Бросьте немку к черту. Она и так влюбилась в вас...

- Не шутите так, командир...

- Я не шучу... Познакомьте меня лучше вот с этим манускриптом...

Циммер минуты три читал про себя, затем, откашлявшись, перевел по-русски почти без ошибок.

3.10.41 г.

"Мы перед Харьковом. Наступление задержано. Это

поразительно. Русская оборона усиливается, а разрушенные

дороги лишают нас возможности массировать новые силы".

- Дальше. Дальше. Вот здесь, пожалуйста...

5.11.41 г.

"Мы в Чугуеве. Дальше мы не можем идти. Дожди сделали

дороги непроходимыми. Восточное Чугуева - бездорожье.

Русские ушли, оставив ничтожный по численности, но упорный

арьергард. Наш главный враг - громадные пространства без

дорог. Наши полки перед стенами Москвы".

- Напрасно он валит все на дороги... А, впрочем, надо же на что-то ссылаться. Все они "завоеватели" так: чуть споткнулся - дорога виновата...

- Ага, вот уже и про нас... - с гордостью говорит Циммер.

"В Харьковской области русские установили очень много

адских машин, которые взрываются в определенное время.

Значительное число их было отрыто нашими инженерами. Часть

их была выдана перебежавшими к нам саботажниками. Многие из

них погибли при удалении мин".

- Туда им и дорога...

- Продолжайте, доктор...

- Сейчас... так... вот есть интересное...

10.11.43 г.

"Русские в Харькове. Самолеты над Германией. Становится

скверно на душе. Есть желание с горя пить, и мы пьем. А

теперь, когда мы отступаем, встречаем только вражду".

- Что посеешь - то и пожнешь. Дальше...

"Вражда это не так важно, но хуже то, что против наших

арьергардов действуют партизаны из тех... которые в 1941 г.

свободно жили и повсюду ходили. Они применяют самые жестокие

средства, как зубами перегрызают наши внутренние связи. Мы

не можем ни выехать, ни подъехать по железной дороге.

Узловые станции Ковель и Ровно парализованы с августа. В

разгар нашего наступления и потом, в печальные дни нашего

отступления, в северной части Украины поезда не ходили

нормально и часто подвергались крушению. А теперь я должен

сидеть в жалкой избе и заботиться об охране железнодорожной

линии. Музыка играет, и я в настроении писать и писать.

Становится страшно обозревать местность, когда едешь.

Повсюду остатки разрушенных поездов. Ни одного дня в моем

районе без железнодорожных катастроф. Русские партизаны

устанавливают адские мины, которые мы отказались удалять и

которые должны взорваться. И часто приходится самим взрывать

рельсы, где только подозреваем мины. Некоторое время в

Белоруссии и некоторых районах Украины было даже известное

облегчение. Партизаны сотнями взрывали рельсы. Это было

плохо для восстановительных работ, но хорошо для поездов.

Какая паника! И вообще, если бы не было мин, партизаны не

могли бы совершать ничего особенно вредного. Они причиняют

нам непоправимый вред минами и при этом сами остаются

невредимыми. Каким образом так сильно развился на дорогах

бандитизм? Во многом мы сами виноваты. Наша жестокость

послужила причиной тому, что тысячи русских ежедневно

нападают на железные дороги..."

Дальше шли дорожные записи. Дневник съехал на обычную форму. Еда, сон... Выпито... Имена украинских девушек... Затем довольно презрительная запись о женских достоинствах спутницы майора...

- О дороге из Днепропетровска не сделано ни одной записи... Обратите внимание, командир.

- Что ж, придется полагаться только на словесные показания фрейлейн...

- Фрау, товарищ командир... - вежливо поправил Циммер.

Картина прояснилась... Разобравшись в душевном состоянии этих двух немцев, мы яснее поняли, каким кошмаром было для оккупантов наше движение... Страх перед дорогами! Паника на станциях... Ужас!

Кто же сделал это?

Ковпак, как говорила в страхе немка. И он, конечно! Но его имя символ... Этот ужас в черные фашистские души вселили разные люди. Советские патриоты, о которых устами старейшего большевика Михаила Ивановича Калинина партия сказала: фашизм это враг, которого "надо бить много и долго для его же собственного вразумления, для внедрения в его сознание того, что партизаны - это благороднейшие граждане подвергшейся нападению страны".