Сейчас об этом и вспоминать смешно, но тогда я был наивным человеком в вопросах войны и той тайны, в которой она рождается. Хорошо запомнилось одно: мне было очень неловко смотреть в глаза солдату и даже как будто стыдно.

И я молчал. Еще немного поговорив, он безнадежно махнул рукой и ушел.

А я еще долго сидел за остывающим ужином и прислушивался к тому, другому, который надолго остался сидеть рядом со мной. Он тихо царапал душу все тем же упреком: "А ты был в Петсамо?" - "Не был же, не был, отвечал я ему, разозлясь. - Да что, я виноват, что ли? Подумаешь, всем там бывать?"

И ночью, когда не спалось, и на следующий день, и на службе, и в монтажной, и даже через год, когда пришлось в Полтаве делить селедки, этот второй, видно, на многие годы оставшийся со мной угрюмый человек задавал все тот же ехидный вопрос: "А ты был в Петсамо?"

Мне тогда непонятной еще была та простая истина, что настоящие герои никогда не колют другим глаза своим геройством и что бахвалятся боями, кровью и лишениями только мальчишки.

Но вот через три года, в ста пятидесяти километрах от Карпатских гор, где немцы, может быть, добивают Ковпака, опять по пятам за мной бродит угрюмый человек, бродит все с тем же вопросом: "А ты был в Петсамо?"

Мне надоело один на один вести этот допрос совести, и накануне прихода Матющенки я поделился со своим новым комиссаром сомнениями насчет нашего "курорта" в Черном лесу.

Облегченно вздохнув, Мыкола Москаленко сказал мне, устало улыбаясь:

- Выручить товарища на войне - это не доблесть, это долг.

- А тем более командира.

- Правильно, Петрович!

Оказалось, нет ничего удивительного в том, что мы с Мыколой приняли такое решение. Начштаба Вася понял нас с двух слов. Он был умный начштаба и настоящий солдат.

Вызвав все диверсионные группы и разведчиков, мы дали им приказ и радостно вздохнули. Приказ был простой: сжечь мосты вокруг Черного леса.

Сжечь в одну ночь все мосты!

- А кому нужно это? Ведь речушки все обмелели, и мосты эти никому никакого вреда не принесут? - ворчали командиры, пожимая плечами.

Но ничего более целесообразного с военной точки зрения мы не смогли придумать. А действовать надо было быстро и с максимальным шумом.

В ротах подымал бузу Аксенов, подводя "тактическую базу" под сомнение в целесообразности этого дела, военную нелепость которого мы понимали не менее других.

Но хлопцы пошли выполнять "несурьезный" приказ. С двумя группами пошли Войцехович и я. По дороге я отозвал Аксенова и показал ему свой парабеллум.

- Слушай, майор, кажется, в этой машинке девять граммов припасено для тебя.

- За что? - глухо сказал он.

- За то, что ты бросил в горах командира. Но меня ты уже не бросишь. Даю возможность смыть позор... Ты пойдешь вперед и будешь жечь мост с боем или без боя - как твое счастье. Только при таком условии мы потерпим тебя в отряде.

- Слушаюсь, - прошептал он в ответ.

И я не услышал в его голосе ни злобы, ни страха.

Аксенов сжег самый крупный мост на реке. Там не было охраны, и рвал он его почти без боя. Только издали постреливали полицаи.

Но это уже было его "личное" счастье.

В полночь в десятках мест запылали пожары. Мы с нетерпением ждали "агентуры" доктора Циммера. Во второй половине дня она принесла радостную весть: с гор через Станислав проследовало не меньше четырехсот машин с войсками. Разведка доносила: намечена облава в Черном лесу.

- Облава!

Вот они, фашисты! Эх, напрасно пришел ты, Матющенко, в Черный лес в этот день.

Но мы не виноваты. Мы не для Федота Даниловича устраивали этот "концерт", а для себя. Успеем ли? И поймет ли старик? Сумеет ли использовать передышку? Все попытки связаться по радио с Ковпаком ни к чему не привели.

Вот они, фашисты! Недолго пришлось нам с Васей и с Павловским отдохнуть в Черном лесу... Правда, дороги еще не перекрыты противником, еще можно уйти. Но это-то как раз и не входило в наши планы.

Я проходил по лагерю, вглядывался в глаза бойцов. Многие из них уже знали от разведчиков о появлении крупных сил немцев в Станиславе. Отряд мой увеличился вдвое: с Павловским пришли 8-я и 9-я роты, часть главразведки и 2-я рота автоматчиков. С ними подошли минер Виктор Островский и Горкунов. Занимались обычным делом: варили пищу, чистили оружие, штопали и чинили белье, сушили его после стирки. Вражеских самолетов давно не было над нашими головами. Уже разрешалось жечь костры (только из сухого валежника).

Разведка - и агентурная и наша - работала на славу. Но самое удивительное, что немцы сами предупредили о своем намерении.

21 августа в селах, расположенных по кромке Черного леса, появилась легковая машина. Офицер, приехавший на ней, говорил по-польски и по-украински. Он ходил по хатам, хозяева которых были заподозрены в сочувствии к партизанам. При солдатах, сопровождавших его, он, явно для вида, строго допрашивал хозяев. Затем, уловив удобную минуту, говорил внушительно и членораздельно: "23 августа много войск придет окружать партизан. Мы их всех разобьем". Его видели в нескольких селах. Разведчики сразу напали на его след и принесли эту весть из нескольких мест. Сомнений не было: человек в лагере врага сочувствовал нам, говорил он все это для того, чтобы нас предупредить. Наверняка предупредить.

- Бывает же такое. Именно тогда, когда мы совсем не нуждаемся в этой помощи, она и появляется! - улыбаясь, сказал начштаба Вася. Чудак немец! Где ты был на горе Поляничка, на Шевке или на Синичке!

- Да. Почему не предупредил он нас о резервном полке, двигавшемся на Делятин из Коломыи? А сейчас ведь, двадцать третьего августа, эти войска придут и окружат Черный лес потому, что мы так хотим. Правда, Вася?

- Так точно, - ответил начштаба Вася. - Матющенко явился для переговоров.

Побыв немного в Черном лесу, Федот Данилович пришел в себя после Карпат.

- Матющенко форсит, - сказал Войцехович.

Мы с Мыколой видели по всему: Матющенко рвется в бой.

- Если он начнет, не поддержать его - это уже будет свинством.

- Поговори с ним начистоту, Петрович!

22 августа я сказал Матющенке, пришедшему к нам с разведчиками:

- Давай, Федот Данилович, по душам поговорим. В бой вступать мы не будем. А тебе советуем уходить сегодня же из Черного леса.