- Но ясно хотя бы, что фашисты растрепаны? - ответил я вопросом.
- До вечера, думаешь, не полезут? - спросил меня вместо ответа Федот Данилович Матющенко.
Я смотрел на его штатский пиджак и карие глаза. Они показались мне даже веселыми.
"Значит, вот на кого можно положиться в беде?"
Вдоль дремавшей цепи третьей роты взад и вперед ходил Карпенко. Странное дело. Не было в бою спокойнее человека. Но вот четыре часа нет врага перед глазами, и он взвинчен, больше того, растерян и зол. Он ходил и думал. То ворчал на своих третьеротцев, то подбадривал их.
Карпенко подошел ко мне, кивнул головой, и мы отошли в сторону.
- Давай уходить из этих мест. Пока не поздно. На равнину. Умрем, так хоть на ровном месте.
Я не мог понять, шутил или всерьез предложил он мне снова такой ход.
- Немцы перестали нажимать, - говорю я ему. - Видимо, потери их немалые.
Карпенко что-то хмыкнул в ответ и отошел. Только отдельные выстрелы около догоравших машин говорили о присутствии врага. Может быть, это рвались остатки патронов. Может, озверев, фашисты достреливали наших раненых, оставшихся на поле боя.
Связные и разведчики, разосланные во все стороны, не обнаружили Ковпака. Со мной были только батальон Матющенки, рота Карпенки и несколько разрозненных групп бойцов. К полудню мы решили идти лесом к урочищу Раховец.
Пройдя густым сосновым бором, перевалили через высоту и очутились на пологом склоне. Впереди виднелась равнина. Прут, вырвавшись из теснин Яремчи и Делятина, крутой излучиной замедлял свой голубой бег на восток. Здесь мы с Матющенкой и Карпенкой решили делать дневку.
43
За Делятином Прут, вырвавшись из гор и ущелий, огромной лукой огибает Карпаты. Левый его берег уходит на север холмистыми полями и рощами к Станиславу и Коломые. Справа лесистые горы, нахмурившись, глядят в его голубую муть. Усталые от боя и разомлевшие от еды, наши люди отдыхали.
А в эти же часы у подножия горы Рахув шло совещание штаба генерала Кригера. О нем я узнал позже. Генералу туго пришлось в ту ночь. Он еле ускользнул от третьей роты. На двух легковых машинах и броневичке они успели проскочить через Прут несколькими минутами раньше, чем нас вывел на мост мой проводник в нижнем белье.
Не веря, очевидно, в то, что резервный полк поспеет вовремя, Кригер сразу за мостом свернул в глухие улочки Заречья. Это и спасло его. Он забился на окраину Заречья. Как жаль, что мы не узнали об этом вовремя! После взрыва моста и оставления нами Делятина генерал, в сопровождении двух офицеров штаба и подобранных им на пути отдельных солдат, пробился к полку, ведущему бой.
Вот почему немцы так активизировались после 10 часов утра.
Не знаю, пришел ли на память генералу сошедший с ума хорват-пулеметчик из павеличевского легиона, который на горе Дил вдруг стал стрелять и по партизанам и по своим, пока его не добили прикладом, или генерал вермахта бравировал своей объективностью, но переводчик - фольксдейч, попавший к нам в плен на следующий день, много раз почти дословно повторил рассуждения Кригера.
Когда они прибыли к подножию горы Дил, генерал, уважающий себя "за объективность" мнений, говорил приблизительно следующее:
- Я уже дал шифровку рейхсминистру Гиммлеру с просьбой прислать срочно подкрепление. Анализ обстановки и наша личная встреча с врагом... (Штабные офицеры подтянулись и геройски выпятили грудные карманы мундиров; они старались не смотреть друг на друга, чтобы не вспомнить, как в парадном мундире, при орденах, в высоких ботфортах, но без верхних штанов, их командующий сидел всю ночь в бронемашине.)
- ...Противник наш опрометчив. Но выдающаяся храбрость его солдат может компенсировать многое... Я думаю, что поведение врага достойно удивления. И если бы не немцы были моими солдатами, я бы отказался продолжать борьбу.
Судя по тому, как переводчик таращил с усилием глаза, пытаясь передать эти рассуждения Кригера, генерал явно нервничал. Он даже забыл, что среди офицеров его штаба есть доверенные Гиммлера. Кригер стал произносить "крамольные" речи.
- Это невозможно понять! Прорваться в тыл врага! За тысячу километров от своей армии! Второй месяц, как я зажал их в горах. В горах! И до сих пор не имею ни одного пленного. Черт возьми! Все это заставляет меня заявить, что на свете нет наград, которыми можно было вознаградить храбрость этих солдат. И как жаль, что она не в пользу оружия фюрера...
- Ага! Сдает! Он сдает! - хотелось мне крикнуть переводчику, который с натугой уставил на меня свои буркалы, с немецкой пунктуальностью стараясь воспроизвести напыщенную речь Кригера.
И я подумал, что генерал, пожалуй, прав. И еще подумал, что "тысяча людей с пылкой верой и решимостью сильнее миллиона". Но откуда надувшемуся спесью генералу вермахта знать это?
Много и очень внимательно беседовал я с этим переводчиком. Хотелось хоть что-нибудь узнать о судьбе комиссара и Ковпака. Этот глазастый фольксдейч из бессарабских немцев-колонистов - странная помесь национальностей - не то гагауз, не то тиролец, лицом смахивающий на турка, "переводил" и немецкие документы и речи Кригера на язык, составленный из румынских, полунемецких и невозможно перевранных русско-болгарских слов. О Ковпаке и Рудневе он, видимо, ничего не знал. Ни наводящие вопросы, ни, наконец, поставленные в упор требования не помогли. Он мотал отрицательно головой и все бормотал о том, что генерал Кригер созвал офицеров на совещание, но так и не спросил ни у кого мнения, не отдал ни одного приказания. Кригер шагал по полю, вдоль кукурузной полосы. Узенькое гуцульское поле пересекала вытоптанная колонной партизан дорога. Она-то, видимо, и гипнотизировала Кригера.
- Ви видель единственный ель? Елка такой черный, как зонтик. Этот елка стоял среди рожь и папушой как его по-русску... ну да, кукуруз, бормотал словно в бреду фольксдейч.
Я вспомнил. Действительно, у подножия Дил на урочище Дилок росла могучая ель. Это возле нее я укрывался с раненым мальчишкой-партизаном, когда нас прижал к земле автоматчик.
- Кора на ней быль весь нахлестан из пулеметным очередь...
- Знаю. Продолжайте.
