На совет собралось человек двадцать с лишним - командиров батальонов и отдельных рот. Тут были комиссары, начальники штабов батальонов и политруки. Они молча выслушали несколько слов Ковпака, в которых командир осторожно предупредил подчиненных о том, что положение наше становится все хуже.

Слово взял Руднев. В двух словах охарактеризовав маневр, он сказал:

- Вы уже знаете это предложение. Я думаю, что оно нам сейчас не подойдет. Может быть, там, впереди. Еще есть время. Не все исчерпано.

Командиры видели, как больно комиссару идти на этот крайний шаг. И даже те, кто в душе был согласен со мной, молчали. И я промолчал. Почему - не знаю. Вероятно, из чувства долга и уважения к авторитету комиссара. А также и потому, что понимал: такие совещания на войне командование созывает только для того, чтобы проверить себя. Решает же оно все-таки единолично. А решение уже было принято. И подумал: "Трудно преодолеть престиж двух генералов, если ты всего-навсего подполковник... да и то интендантской службы", и, вынув карту из полевой сумки, я молча поковылял в свой блиндаж времен первой мировой войны. Вначале была обида. Затем я и сам не заметил, как она сменилась гордостью за комиссара. И я понял: он боялся гибели боевого коллектива, с таким трудом и любовью сколачиваемого им и Ковпаком вот уже на протяжении двух боевых лет войны. И, сознавая, что этой последней меры не избежать, он (я и сейчас убежден, что Семен Васильевич по-своему был прав в тот день) думал: "Неизбежно, но рано!" Сделать еще одну попытку разбить врага одним общим ударом и вырваться из клещей Кригера всем боевым отрядом.

Но кто из нас тогда мог думать, что, боясь - да, да, боясь! рисковать существованием и славой отряда, он рисковал не менее всем нам дорогим - собственной жизнью! Из этого оцепенения меня вывела карта, лежавшая на коленях. Как чужую, я прочел свою собственную надпись, сделанную на ней перед боем в Поляничке: "Раньше, чем начнешь командовать, научись подчиняться!" Как вовремя зазвучали эти слова здравого рассудка и самодисциплины.

Через две минуты после того, как мы вышли на тропу, посреди маленькой полянки, где только что происходил совет командиров, взорвалась 250-килограммовая бомба.

Когда осели копоть и хвоя, мы с Базымой подошли к воронке. Бомба угодила на то самое место, где только что сидели кружком Ковпак, Руднев, Базыма, Матющенко, Бережной, Бакрадзе, Фесенко, Шульга, Шумейко, Швайка, Ленкин, Горлов, Дегтев и другие командиры.

- Здорово благодарил бы меня генерал Кригер за эту речь в защиту проекта! - хлопнул я Базыму по плечу.

- Пошли, дед-бородед. Не хвались без толку.

Осколками этой проклятой бомбы был легко ранен в руку капитан Бережной. Второй осколок раздробил пятку Косте Стрелюку.

Выступать решили до полной темноты. Тропинка проходила по лесу, и хотя самолеты до вечера кружились над нами (отмечена была новинка три мадьярских самолета: два легких бомбардировщика и один разведчик), но все же пехотой можно было двигаться.

40

Ночь на 3 августа прошла относительно спокойно. Лазейка, найденная разведчиками, выручила нас. Северный склон Синички не занят немцами. Отряд ужом выходил на внешнюю сторону кольца, охватившего высоту. Боевое охранение обнаружило пулеметные гнезда на ближайших буграх, но немцы, с вечера бросавшие там ракеты, сейчас сидели тихо и не открывали огня.

Рассвет застал нас на седловине, покрытой кустарником. Старые лесные вырубки перекрещивались многочисленными овечьими тропами. Они полого сбегали к Пруту. Там, внизу, не видимый нам угадывался город Делятин.

Люди отдыхали, промышляя себе пропитание. Искали ягоды, грибы или выворачивали карманы, надеясь, что в них, может быть, остались крошки хлеба или сахарного песку.

Бодрствовала только разведка. Никто не удивлялся, откуда берутся силы у разведчиков. Им даже многие завидовали. Несмотря на повышенную нагрузку и смертельную опасность, разведчикам все же везло. В поисках нет-нет да и встретят они чабана, выпросят у него кусок сухой брынзы. А более шустрые добывали молока или хлеба. Правда, часто вместо хлеба из хат раздавались очереди немецких автоматов. Иногда и падали разведчики.

В эти дни люди больше всего боялись ранения. На Синичке было шесть случаев, когда раненые, обезумев от боли и видя, каких усилий и труда стоит товарищам нести их, покончили с собой.

И все же разведка действовала. Не так безотказно, как мы к этому привыкли, но все же она давала нужные сведения.

В этот день, впервые в Карпатских горах, дала связь наша рация. Старший радист Божченко сиял. Но хотя сеанс продолжался более трех часов и все радисты работали, что называется, до седьмого пота, удалось принять только обрывки одной радиограммы.

Ковпак взял из рук Божченко листок бумаги, на котором были написаны какие-то обрывки фраз. Точки, слоги, отдельные слова, опять точки... Повертев его в руках, он протянул комиссару. Я заглянул в листок через плечо Семена Васильевича. Там значилось: "Поздравляю выполне... ания... меры... помощи... учтите... детали... не хватает ночи... сентября..."

Только подпись была ясна: "Хрущ?в". Наконец радиограмму расшифровали, вернее, сочинили наново. Может быть, не так, как она была послана, а по-своему. Но расшифровали.

Это было радостное сообщение. Руководитель большевиков Украины поздравлял нас с выполнением задания. Но и предупреждал: помощь нам может быть оказана только через месяц, когда ночи станут длиннее.

К вечеру радисты принесли вторую радиограмму. В ней давалось командованию право действовать по своему усмотрению, сообразно обстановке. Мы перенеслись мысленно за тысячу шестьсот километров, в Москву. Стоило только возобновиться искре связи, Хрущ?в, получив первое донесение от Ковпака, сразу дал ответ. Значит, там волновались за нас. Конечно, ни тогдашние наши военные познания, ни необходимость сохранения военной тайны не позволили знать во всех деталях о грандиозной задаче, поставленной перед партизанами, и о той роли, какую играл в этом плане наш Карпатский рейд. Недаром во время встречи с партизанскими командирами товарищ Сталин назвал нас - "второй фронт". Теперь, в 1943 году, этот фронт вступил в полную силу. От Ленинграда до Смоленска, в Белоруссии и на Украине действовали в тылу врага партизанские отряды, диверсионные группы, бригады, батальоны, полки. Сотни тысяч патриотов били фашистов на оккупированной земле "автоматом и винтовкой, топором и камнем, колом и ломом", как говорилось в партизанской присяге. Мы еще не знали тогда, что именно Карпатским рейдом Ковпака, так же как и Винницким рейдом Мельника, Ковельским рейдом Федорова, рейдом Капусты под Гродно, Главнокомандование расширяло на пятьсот - шестьсот километров к югу и углубляло на столько же к западу этот советский второй фронт. Много было партизанских отрядов в лесной полосе Припятского бассейна. Враг бросал на компактные массы партизанских районов и краев регулярные войска. Этим он надеялся если не уничтожить, то, во всяком случае, локализовать активные наступательные действия партизан.