- Офицер связи группировки, созданной Гиммлером по личному указанию фюрера.
"Так вот что означали подпись и штампы на документах 32-го полка". Но надо играть дальше. Теперь он выболтает все.
Не глядя на него, я продолжал так же безразлично:
- И это все нам давно известно. Мне интересно другое: детали, подробности. Вы мне ничего нового, видимо, не можете сообщить в области фактов. Но я еще интересуюсь военной психологией.
- О да, да, понимаю. Это очень тонкие и малопонятные нам вещи. Но я постараюсь для вас восстановить все детали этого необыкновенного с военной точки зрения дела.
Удивительно, как близко друг от друга находятся спесь, лицемерие и подхалимаж!
И Гартман начал рассказывать. Конечно, его сентиментальные охи и вздохи я пропускал мимо ушей. Меня интересовали как раз факты, но я изо всех сил старался показать ему обратное.
Самый важный факт был самый простой. А мы-то и не придавали ему почти никакого значения. Самый важный факт - это мост, взорванный по приказу Базымы четвертым батальоном под Тернополем на дороге "першей клясы". Мы взорвали его шутя, не придавая делу рук своих особого значения. Но именно он, этот поганый мосточек, оказался любимой мозолью Адольфа Гитлера.
Офицер связи описывал во всех подробностях гнев фюрера, находившегося в то время на Восточном фронте. Оказывается, взрывом этого моста мы прекратили движение эшелонов к фронту по единственной прямой дороге, снабжавшей его боеприпасами. Дорога "першей клясы" гнала по сорок два эшелона в сутки. После взрыва моста их пришлось возвращать обратно на Львов и Краков, перегонять через Румынию, Бессарабию, делать большие обходы. Железнодорожное начальство не могло скрыть причину разлада движения и опоздания поездов. Узнав о причине, ефрейтор пришел в ярость. Он вызвал к себе Гиммлера, устроил ему истерику и приказал во что бы то ни стало уничтожить отряд Ковпака.
Позже, неоднократно сталкиваясь с последствиями этих сообщений, я часто думал: "А все-таки нас выручила гестаповская спесь Гиммлера!" Оказывается, он отказался взять для этой операции фронтовые части. Он дал слово Гитлеру привести в исполнение категорический приказ своими охранными полками. Группировку начали создавать из отдельных частей и эсэсовских полков, находившихся в Польше. Два полка были переадресованы на нас по пути из Парижа на Восточный фронт. Расшифровав направление движения отряда Ковпака на Карпатские горы, противник затруднял авиацией наш марш по степи. Кроме этого, три полка - 26, 6 и 273-й горнострелковый, специально приспособленные к охранной и полицейской работе в горных условиях, спешно перебрасывались из Норвегии и Греции. Но они запаздывали. Это дало нам выигрыш во времени. Сейчас выяснилось, что потрепанные нами полки были лишь первыми ласточками Гиммлера. А то, что они при первой встрече с нами потерпели неудачу, было очень утешительно.
- Теперь все туманные места на нашей разведывательной карте мне совершенно ясны. Ага, вот!.. - хмыкнул Миша.
- Да, но в них мало веселого, - отвечал я.
- Тоже верно, - согласился со мной Тартаковский. - Но теперь мы хотя бы не играем втемную. Мне сейчас понятно, почему нас две недели так упорно преследовала авиация. Понятно, почему с начала июля 1943 года Гиммлер сидел во Львове.
- Из-за нас, думаешь?
- Не только из-за нас. За нами еще придут веселые хлопцы.
- Да, это верно. Память им не отшибло. После рейда Ковпака и Сабурова за Днепром партизан прибавилось. Теперь они ждут того же на Карпатах. А за Карпатами что?
- Известно: Балканы, Чехословакия, Польша, а там и до Гитлера рукой подать. Да, есть чего побеспокоиться подручным фюрера. Не из-за одного Ковпака, а из-за партизанского движения сидит Гиммлер во Львове.
Мы призадумались.
- Понятно, до сих пор это были только цветочки...
- Конечно. Но оптимизм мой профессионального происхождения, товарищ подполковник, - сказал, оправдываясь, Миша.
Где-то далеко позади, за водоразделом у камня Довбуша, еще глухо бубнила канонада. Ввязываться в бой, не зная, где наши, не было никакого смысла. Тем более, что именно сейчас я не имел права рисковать своей группой. Сведения, добытые нами, были очень нужны командованию. Это были оперативные сведения. Они должны определить поведение, решения и приказы Ковпака и Руднева на дальнейший рейд.
Подошел Карпенко. По его лицу я понял: парень решился на серьезное дело.
- Подполковник, пошли на равнину... Ну их... генералов...
- Брось бузу, Федя!
Есть такие упорные характеры, которые все могут выдержать, кроме неизвестности. Я решил рассказать ему все.
Недоверчиво глядя мне в глаза, он свистнул:
- А не врешь? Ей-богу? Що? Сам Адольф нами заинтересовался. Вот это я понимаю... Верно Митька говорил. Мы теперь отряд стратегический...
Все мысли о самовольном "маневре" мигом вылетели у него из головы.
Я хорошо знал этого хлопца. Есть люди, колеблющиеся в бою. От них надо избавляться или выколачивать из них строгими мерами эту опасную черту характера. Есть такие, как лейтенант Горкунов. Они не колеблются ни минуты, ни в бою, ни перед боем. А есть такие, как Карпенко, для которых самый страшный момент - ожидание. Мертвая тишина перед боем вызывает у парня колебания, сомнения, и чем дольше продолжается эта тишина, тем большую опрометчивость и слабость духа он способен проявить. Но стоит только выясниться обстановке, ясно увидеть врага, размеры опасности, лучшего солдата не найдешь. Таким людям надо говорить всю правду, какой бы страшной она ни была. В беде он не подведет.
Рассказав обстановку Карпенке, Бережному, Горланову на тот случай, если мы не все дойдем до отряда, я приказал любым способом пробиться к отряду и доложить эти сведения. Никого из хлопцев не испугала, а только обрадовала весть о том, что нами заинтересовано высшее немецкое командование, хотя они и понимали, что нам поэтому придется еще туже.
- Пойдем не по кряжу и не по долине, а по склону. Там, где меньше всего шансов встретить немцев! - сказал я Карпенке, Бережному и Горланову.
Командиры сразу поняли мою мысль.
К вечеру мы обошли Поляничку почти на автоматный выстрел. Пробираясь по склону, голодные люди быстро выбились из сил.
