- Вы виноваты, товарищ комиссар! Семен Васильевич! Да бросьте вы меня разыгрывать...
У Зеболова на глазах блестели слезы.
- Нет, я не разыгрываю тебя, Володя, милый ты мой солдат... - тихо и печально сказал Руднев. Он стоял, опершись плечом о ствол старой сосны, перед безруким автоматчиком.
Я тихо отошел в сторону. Было неловко за мое невольное подслушивание, радостно, что я слышал этот разговор. И я подумал: "Вот какими должны быть те, у кого в руках тысячи человеческих жизней..."
30
На второй день стоянки недалеко от Долгого Леса я нашел большой выгон, пригодный для посадочной площадки. Песчаная почва уже успела подсохнуть, грунт был твердый. Смущало меня одно обстоятельство: рядом с выгоном были карьеры, где добывали камень. Они представляли собою глубокие ямы, выбитые динамитом. Зазевайся летчик и посади самолет не точно в указанном кострами месте - от машины не собрать и винтиков. Ковпак, как всегда решительный в таких случаях, приказал подготовлять площадку, а сам дал радиограмму с координатами. Все же, опасаясь соседства карьеров, я собрал все имевшиеся электрофонари с красными и зелеными шторками и расставил по краям поля сигнальщиков, указывающих дополнительно границы посадочной площадки. Была она немного поката в одну сторону, немного тесновата, но в общем хороша.
В первый вечер мы не слишком надеялись на прибытие самолетов, но все же для очистки совести зажгли костры, так через часок после наступления темноты. Дежурила шестая рота, натренированная в этом деле. Не успели еще завязаться бесконечные разговоры у костров, как мы услышали рокот моторов.
- Не может быть, чтобы в первую ночь, да еще так рано! - заметил комроты майор Дегтев.
- Немец проходящий, - сказал Деянов, позевывая.
- Вот он тебе, проходя, сбросит полтонку, - с тревогой сказал кто-то из темноты.
- Ага, - шептал Деянов, задирая голову к звездам и напрягая слух. Разворачивается.
От костров стали одна за другой отделяться фигуры и исчезать в темноте.
Бойцы шестой, не особенно боевой роты уже не раз получали бомбовые гостинцы во время своих бесконечных дежурств.
В небе машина делала круг над нами, заходя где-то над лесом и снижаясь.
- Гасить костры! - скомандовал майор Дегтев.
Но у костров уже почти никого не было. Один-два смельчака попытались выполнить команду, однако огромные поленья еще ярче вспыхивали оттого, что их шевелили, а вверх летели искры.
Самолет шел прямо на костры, резко снижаясь, почти пикируя.
"Почему так тихо?" - думал я, готовый броситься в карьеры, где было меньше шансов угодить под осколки. И вдруг, сразу выключив мотор и включив две фары, машина пошла на костры. Теперь ясно: это "Дуглас"! Сейчас он, как обычно, пройдет на бреющем над кострами и осмотрит площадку, а пока будет делать заход, я успею собрать разбежавшихся людей.
"Надо осветить карьеры и выпустить две белые ракеты". Я заорал: "Все по местам!" - и выбежал на поле в тот момент, когда машина подходила к первому костру.
Вдруг сразу за костром "Дуглас" подпрыгнул раз - сильно, другой меньше, и, тормозя, взревели моторы. Пока я стоял в недоумении, машина уже бежала прямо на меня, замедляя ход. Не успели найти красную ракету, чтоб предупредить (это все равно было бы поздно), как самолет затормозил метрах в двадцати от меня и, постояв несколько секунд, деловито стал разворачиваться в сторону крайнего костра, освобождая посадочную площадку.
- Лунц, щоб я вмер, Лунц! - услышал я сзади восторженный голос Ковпака. Дед лежал на земле, подстелив свою мадьярскую шубу. Я его не заметил.
- Да, похоже, - и я подбежал к самолету.
Выключив моторы, из кабины стали вылезать люди в меховых комбинезонах. Это был действительно Лунц.
Когда улеглось первое волнение, были произнесены первые слова приветствий, Ковпак крепко потряс руку Лунцу, а затем отвел его в сторону, очевидно желая, чтобы не слышали его подчиненные.
- Сам садыв машину?
- Сам.
- А чого не раздывывся?
- А что?
- Все летчики первый раз раздывляются, а потом...
- А что там увидишь? Это так, для очистки совести...
- А що, хиба летчик свою смерть николы не бачыть?..
- Правильно. А кроме того, у нас с вами уговор: если вы даете радиограмму, значит, машину садить можно...
Ковпак молчал. К ним подошел Руднев.
- Семен Васильевич, от товарищ Лунц до нас прилетив...
- Вижу! Хорошо сели, товарищ. Только очень уж неожиданно...
- Доверяю вам. Такой уговор. Все равно ночью садишься вслепую.
- Доверие - большое дело. Надо чувствовать плечо соседа, с которым лежишь в цепи, идешь в атаку...
- Так це ж в пехоти, Семен! А то ж авиация, все равно, що кавалерия або матросня. Так у нас було в ту войну.
- А в эту иначе, товарищ Ковпак, - серьезно ответил Лунц.
"Да, надо чувствовать локоть товарища", - думал я всегда, вспоминая эту посадку Лунца.
На следующий день немцы повели наступление. То ли их раздразнил Павловский своей "хозяйственной операцией", то ли пронюхали о посадке самолета в степи, но на села, занятые нами, наступало несколько рот, подброшенных на машинах из Чернобыля и Овруча. Мы дали бой. Нам надо было удержать выгон еще хотя бы на эту ночь. Лунц вчера прилетал в разведку, на сегодня нам обещали три машины с посадкой. Это значило, что человек пятьдесят раненых полетят на Большую землю. Правда, в результате этого боя мы имели еще на одну машину раненых, но площадку удержали.
Последней машиной улетел в Москву Коробов. Мне было жаль расставаться с этим смелым корреспондентом. Но я понимал, что больше ему у нас делать нечего... Какая корысть, если он сломит у нас шею? Может быть, многие из нас погибнут, а он расскажет о нас.
- Будь здоров, Леша!
- Ты что печален, Петрович? - участливо спрашивал он.
- Да так...
- В Москву хочется?
- Конечно. Но я не об этом...
- Ну, брось, все будет в порядке.
- Письмо передай.
- Завтра утром буду у твоих, поцелую Женьку...
Вдалеке в звездное небо взлетали трассы пулеметных очередей. Это перестреливались немецкое оцепление и наша оборона.
- Как думаешь, сможет Лунц набрать высоту? - спросил я Коробова.
- Нет, конечно. Проскочим на бреющем. Не успеют изготовиться.
