Значит, остается Этель Рэттери. Ужасная, страшная женщина, но убила ли она своего сына? И если, как я думаю, она это сделала, будет ли возможность это доказать? Смерть Джорджа - типичный случай эгоистического произвола, который свойствен Этель Рэттери. С ее стороны не было ни единой попытки сбить следствие со следа - хотя наверняка в этом не было необходимости, поскольку она знала, что все подозрения падут на Кернса. Она не пыталась создать себе алиби на субботний день, когда в бутылку был подмешан яд. Она просто отравила лекарство и сидела на своей толстой заднице, пока Джордж его пил. А затем заявила Блаунту, что дело должно быть представлено как несчастный случай. "Всевышний вседержитель и судья" - вот роль, которую она играет. Здесь налицо вызывающее отсутствие тонкости в совершении отравления Джорджа, что так сочетается с характером Этель Рэттери. Но достаточно ли это веский мотив? Когда дошло до дела, стала бы она действовать в согласии с собственным изречением "Убийство не есть преступление, когда на карту поставлена честь"? Может, мне лучше добыть побольше сведений от старого Шривенхема или какого-нибудь его друга, чтобы решить этот вопрос. А тем временем..."

Найджел устало вздохнул. Он перечитал написанное, сморщился и поднес спичку к бумаге. Старинные часы в холле глухо застонали и, астматически задыхаясь, отсчитали полночь. Найджел взял папку, в которой лежала копия дневника Кернса. Что-то привлекло его внимание на странице, которая раскрылась. Все его тело сразу напряглось, утомленный ум приободрился. Он начал листать страницы в поисках подтверждения своей догадки. В голове у него стала оформляться необычайная мысль - настолько логичный, точный и убедительный ее рисунок, что он не мог в это поверить: все было слишком похоже на ситуацию, когда человек записывает на грани сна одно из замечательных стихотворений, но, посмотрев на него снова в беспощадном свете утра, вдруг обнаруживает его обыденность, бессмысленность или ненормальность. Найджел решил оставить все до утра; сейчас он был не в состоянии проверять истинность своей догадки; внутри у него все сжималось от ее жестокого смысла. Зевнув, он встал, сунул папку под мышку и направился к двери гостиной.

Он выключил свет и открыл дверь. В коридоре было тихо и пусто. Найджел побрел через коридор к выключателю на противоположной стене, нащупывая рукой дорогу к входной двери. "Интересно, спит ли Джорджия?" - подумал он. И в этот момент в темноте послышался свистящий звук, и что-то ударило его сбоку по голове...

Темнота. Черная бархатная завеса, на фоне которой вспыхивают, танцуют, мелькают и исчезают болезненные вспышки света: фейерверк. Он наблюдал за ним без любопытства, он хотел, чтобы эти огни перестали мелькать и вращаться, чтобы он мог отдернуть черный занавес и они бы исчезли. Наконец огни перестали бешено вращаться. Но черный бархатный занавес остался. Теперь он мог пройти вперед и поднять занавес, только сначала ему нужно снять эту тяжелую доску, которая словно привязана к его спине. А почему у него на спине эта доска? Наверное, он сандвичмен. На какой-то момент он замер, восхищенный своим блестящим заключением. Затем начал двигаться к занавесу. В то же мгновение ослепительная боль пронзила ему голову, и сверкающие болевые пятна снова понеслись вокруг в бешеной пляске. Он дал им дотанцевать до конца. Когда они затихли, он позволил своему мозгу осторожно начать работать: нужно только внезапно отдернуть защелку, и все чертово приспособление рассыплется на части.

"Я не могу двинуться к этому красивому черному бархатному занавесу, потому что... потому что... потому что я не стою на ногах и эта доска, прицепленная к моей спине, вовсе не доска, а пол. Но никто не мог прикрепить меня к полу. Да, это очень разумное утверждение, если можно так выразиться. Я лежу на полу. Лежу на полу. Хорошо. Почему я лежу на полу? Потому что... потому что...- сейчас я вспомню...- что-то выскочило из-за этого черного занавеса и стукнуло меня. Очень сильно стукнуло. Шутка. В таком случае я мертв. Проблема, как это называть, уже решена. Проблема выживания... Жизнь после смерти. Я мертв, но сознаю свое существование. Cogito ergo sum {Я мыслю, следовательно, я существую (лат.)}. Следовательно, я выжил. Я один из огромного большинства. Но так ли это? Возможно, я не умер. Не может же мертвец так страдать от этой проклятой головной боли: мы так не договаривались. Значит, я жив. Я доказал это путем неоспо... безусло... черт с ним, путем логики. Так, хорошо".

Найджел дотронулся рукой до головы. Больно. Кровь. Очень медленно он встал на ноги, нащупал дорогу к стене и включил свет. На какой-то момент яркий свет ослепил его. Когда он смог снова открыть глаза, он осмотрел холл. Он был пуст. Пуст, за исключением старой клюшки для гольфа и копии черновика, что валялись на полу. Найджел почувствовал, что замерзает: его рубашка была расстегнута; он застегнул ее, с трудом нагнулся, чтобы подобрать клюшку и дневник, и стал карабкаться с ними по лестнице вверх.

Джорджия сонно поглядела на него с кровати.

- Привет, дорогой. Ты что, играл в гольф?- спросила она.

- Вообще-то нет. Какой-то парень ударил меня вот этим... То есть мы не играли ни в крикет, ни в гольф... По голове.

Найджел бессмысленно улыбнулся Джорджии и не без грации соскользнул на пол.

* 16 *

- Дорогой, ты же не собираешься вставать!

- Как раз собираюсь. Сегодня утром мне нужно съездить к старику Шривенхему.

- Ты не можешь никуда ехать с такой раной на голове.

- Рана или нет, а я должен увидеть Шривенхема. Закажи завтрак в номер. Машина будет ждать меня в десять. Если хочешь, можешь поехать со мной и следить, чтобы в горячке я не сорвал повязку.

Голос Джорджии дрогнул:

- О, дорогой мой, и подумать только, что я все время напоминала тебе постричься. А ведь тебя спасли густые волосы - и твоя твердая голова. И ты никуда не поедешь!

- Милая Джорджия, я люблю тебя еще крепче, чем когда-либо, но я встану. Вчера ночью я начал кое-что соображать... перед тем, как этот малый налетел на меня со своей клюшкой. И у меня есть ощущение, что старый Шривенхем сможет... кроме того, ничего плохого в том, что несколько часов я побуду под защитой военного, для меня не будет.

- Как... Ты же не думаешь, что на тебя снова нападут? И кто это был?

- Почем я знаю! Впрочем, нет, я не ожидаю повторения, нет... Во всяком случае, не при свете дня. Кроме того, у меня оказалась расстегнутой рубашка.

- Найджел, ты уверен, что не бредишь?

- Совершенно уверен.

Найджел сидел за завтраком, когда появился инспектор Блаунт, выглядевший чрезвычайно встревоженным.

- Ваша милая жена говорит, что вы отказываетесь лежать. Вы думаете, что вы можете...

- Разумеется, могу. От этого удара я только расцвел. Кстати, вы обнаружили на клюшке какие-либо отпечатки?

- Нет, кожа на ней слишком грубая, чтобы они сохранились. Однако кое-что странное мы обнаружили.

- Что именно?

- Французские окна в столовой оказались незапертыми, хотя официант клянется, что накануне вечером в десять запер их.

- Ну и что же здесь странного? Должен же был этот парень, который меня треснул, каким-то образом войти и выйти отсюда.

- Как он мог проникнуть внутрь, если окна были заперты? Вы предполагаете, что у него был сообщник?

- Он мог попасть сюда еще до десяти и где-нибудь затаиться, верно? Или это была женщина...

- Что ж, вполне возможно. Но как этот человек мог знать, что вы просидите здесь столько часов - пока в холле не выключат свет и он сможет незаметно напасть на вас?

- Понятно,- медленно сказал Найджел.- Понятно.

- Этот случай не играет на руку Феликсу Кернсу.

- Вы можете как-то объяснить, зачем Феликсу, который платит за услуги не очень-то дешевого детектива, нападать на него с этой клюшкой?- спросил Найджел, осматривая кусочек тоста.- Разве это не было бы тем, что так неизящно называют... гадить себе же в гнездо?