Плавники замерли, и как-то неестественно громко начали отбивать секунды бронзовые часы. Васиф закрыл глаза.

- Нет. Не узнал. А что узнавать? Сделал кто-то из наших.

Балахан нервно прошелся по ковру.

- Даже думать спокойно не могу об этом! Не могу, понимаешь? Какая подлость! Если человек делит с тобой хлеб, соль, - значит, должен...

- Да, да... Только никто никому ничего не должен.

- Черт подери, я даже представить себе не могу такого. Худшей мерзости, по-моему, не сыскать!

- Спасибо, бэбэ. - Васиф выпрямился. Мысли вдруг стали ясные, и только в висках ломило, стучало. - Спасибо. Я много об этом передумал там. Я тоже не сразу поверил. Что ж... Значит, бывает и такое.

Балахан снова сел напротив, коснулся рукой колена друга:

- Забудь. Все обошлось. Ты еще возьмешь свое.

- Такое из памяти не выкинешь, - просто сказал Васиф и поднялся. - Мне, кажется, пора.

Балахан оглядел друга, поскреб затылок. Привычка эта сохранилась со школьных лет. Помнится, однажды учитель, выжидая, пока Балахан вспомнит формулу площади круга, потерял терпение: "Не ищешь ли ты там, в затылке, ответа на вопрос?"

- А ну пошли, Васиф! - Он подвел гостя к шифоньеру в соседней комнате, распахнул дверцы. - Выбирай!

В строгом порядке висели дорогие костюмы, темный, вечерний, светлый спортивного покроя, чесучовые пиджаки и модные в клетку сорочки.

- Выбирай. Любой, какой нравится.

- Спасибо. Не надо. У нас разный рост с тобой.

- Ничего. Ерунда. Временно. Пока не справим тебе другой.

- Да ну... Смешно же будет. Ты вон какой живот отрастил! А мой к спине присох. Не подойдет.

Балахан пожал плечами, захлопнул дверцы.

- Ладно. Сообразим что-нибудь.

В дверь заглянула Назиля в длинном блестящем халате.

- Где вы? Я уже постелила обоим. Надеюсь, гость простит меня. Поздно. Я ждала, ждала... Чай заварила свежий.

- Иди ложись. Мы сами тут, - Балахан махнул рукой.

Назиля ушла. Слышно было, как она, смеясь, выговаривает что-то джейрану.

- А теперь давай выпьем с тобой по рюмке. - Он достал из низкого буфета маленькую пузатую бутылку с полуголой, рыжеволосой женщиной на этикетке.

- Да нет. Я, пожалуй, пойду... А пить... Не обижайся, друг, не могу. У меня же гастрит.

- Какой "пойду", куда "пойду"? И не думай! - Балахан замахал руками. Гастрит... Гастрит... От одной рюмки под настроение ничего не случится. Попробуй отказаться. За мое здоровье! Ну?

Васиф взял рюмку.

- Будь здоров, дорогой! И... спасибо тебе. За встречу.

- Нет, - Балахан упрямо отвел свою рюмку. - Нет! За встречу мы уже пили. Выпьем за заведующего отделом эксплуатации Министерства нефтяной промышленности Балахана Садыхзаде.

- Как? Шутишь ты, что ли?

Балахан так громко рассмеялся, что в кабинете испуганно залопотал попугай.

- Какие уж тут шутки? - Он с неожиданно трезвой серьезностью чокнулся с Васифом. - Да, представь себе, это я, Балахан, твой двоюродный брат. И помни всегда! Был я твоим бэбэ и останусь. Нет такой вещи, которой я бы для тебя не сделал, Васиф.

- Спасибо. Я рад за вас, товарищ начальник.

Васиф даже каблуками по-военному пристукнул и, подтянув стул, почти силой усадил Балахана. И только потом поднес ему рюмку коньяка.

- Ну, ну... Целый цирк устроил. Для тебя-то я остался бэбэ. Так и зови меня. Как в юности. Вот когда была настоящая жизнь... Правда, я и сейчас не могу жаловаться на свою судьбу. Скажи я: "Не хватает расчески для бороды" будет несправедливо. И труд мой оценили, - он хлопнул себя по груди, где пестрели колодки орденов и медалей. - Стой! А что ты с войны принес?

- Ничего.

- Ты что... Скромничал, наверное, тушевался?

- Неужели ты действительно думаешь, чтоб получить награду, достаточно поработать локтями? Есть у меня награды, есть, Балахан. Не прятался я на войне за чужие спины... Но... Похлопотать надо, напомнить. А мне сейчас не до этого. И не надо об этом.

- Ну хорошо, хорошо. То тебе "не надо", это "не надо". Сам знаю, что надо! - Он хлопнул себя по коленям. - Невесту надо. Квартиру надо. Работу полегче с хорошим окладом надо? Надо! Устроим. Ты заслужил. Вот напишу другу одному. И с работой уладим.

- Прямо как в романе "Война и мир". Помнишь? Князь Болконский пишет Кутузову письмо с просьбой взять сына в штаб. Разница лишь в том, что это было в девятнадцатом веке. Сейчас двадцатый. А ты, друг, все чего-то не улавливаешь...

На лице Балахана мелькнула ироническая улыбка: "Ну что ж, немногого ты успел добиться со своими передовыми взглядами". Вслух он только сказал:

- А ты по-прежнему утопист.

- Как видишь. Меняться не собираюсь. Я верю ты искренен. Ты правда хочешь помочь. Но... знаешь, я хочу на производство. Хочу на новое, совсем новое дело. Мне не стыдно признаться: как мальчишка, мечтаю об открытиях. В Сибири пришлось коллектором поработать. Теперь могу и геологом в Кюровдаг. Кюровдаг для меня все! Я ведь там начинал. И там мой друг Акоп... Можешь помочь, чтоб в Кюровдаг меня?..

Балахан удивленно развел руками:

- Ну, знаешь... Послушать тебя, прямо речь для комсомольского собрания. Я готов для тебя и птичье молоко найти, но... Я, конечно, понимаю... Ты стремишься на перспективный участок, где можно показать себя. Верно? Но тебе начинать сначала поздновато, Васиф. Имей в виду, каждый возраст имеет свои особенности, свои возможности. Можно ли в твои годы все начинать сначала? Поздно, друг, слишком поздно! Дорога, по которой ты хочешь пойти, уже слишком крута для тебя. Не трать силы напрасно. Брось свои ребяческие мечтания. Не в обиду будь тебе сказано: "Кто в сорок только ползать начинает, первые шаги на краю могилы сделает".

У Васифа дернулся угол рта.

- Ты что? Хочешь сказать, что я уже в тираж вышел?

- Ну чего кипятишься? Не по своей вине, конечно, но поотстал ты, друг.

Васиф стиснул зубы, чтобы унять дрожь. В полированной дверце заметил, как, прикрыв рот ладонью, старается Балахан сдержать зевок.

- Пусть отстал. Зато жизнь повидал. И, как бывает в таких случаях, переоценка ценностей произошла.

Балахан зевнул в открытую, протяжно, громко.

- "Жизнь повидал". Это разве что писателю важно. Тебе устроиться надо в ней поудобнее. Да, возьмем писателей. Давай! Пушкин писал до тридцати шести лет! Лермонтов до двадцати семи. Математик Лобачевский был известен уже в двадцать один год...