Джоанна Ватцек

ДУЭЛЬ

Перевод с англ. Н. Савиных

Когда Джанин прекращала говорить, то порою, как сейчас, например, казалось, что вместе с речью у нее останавливается и дыхание и она всецело поглощена звуками. Проникающая сквозь толстые стены старого "Вирджиния-хаус" тишина накапливалась в здании и словно спрессовывалась.

- Дорогая, ты точно уверена, что здесь тебе не слишком одиноко? - в который раз спросил ее Лоренс.

- Нет-нет, со мной все в порядке, - поспешно заверила она, улыбаясь. - И прекрати, пожалуйста, волноваться. Все прекрасно. - И рассудительно добавила: - Мы ведь должны были сюда переехать. Другого места для нас просто-напросто не было, не правда ли? А теперь, когда все деньги потрачены на меня, и думать об этом не стоит. Ты согласен, милый?

- Верно, - согласился Лоренс после короткой паузы, - но я забыл, насколько это место безлюдно. Одно твое слово...

Вместо ответа Джанин отвернулась к окну, ее гибкие, изящные руки покоились на подоконнике. Окно было высокое и круглое и походило на иллюминатор. Через него открывался вид на простирающиеся до самого горизонта леса.

Прошла минута, и Джанин, весело поджав губки, вновь повернулась к мужу.

- Тебе здесь будет хорошо работаться. А я, чтобы не спугнуть возникающие идеи, постараюсь не докучать. Обещаю.

Она грациозно подошла к кухонному столу, где он сидел, отдыхая, и пока супруг продолжал распаковывать вещи, приготовила ужин. Ужин состоял из консервов, но Джанин подала его на великолепном тончайшем фарфоре, а стол предварительно накрыла белоснежной из дамаскина скатертью. Фарфор она распаковала прежде всего, в то время как Лоренс доставал постельное белье и одеяла, заправлял кровать и приводил кухню в рабочее состояние.

Нераскрытые ящики и коробки валялись в столовой по всем углам, но посуда сияла и переливалась золотистыми и пастельными тонами, и Джанин, то и дело обводя ее взглядом, получала неизменное эвдовлетворение.

Этот оттенок роскоши следовал за ней повсюду, он являлся частью ее самой, был неотъемлемым элементом той ауры, что делала ее уникальной и очаровательной женщиной.

Взгляд скользил по стенам, ничем не прикрытым, со стен рассеянно перебегал на такие же голые полы и дальше, дальше, в другие комнаты, где перевезенная из квартиры мебель отзовется вскоре гулким эхом.

В этот час, когда голубые сумерки сползали на запад, в уединенные, тихие долины, смотреть в окна ей не хотелось.

Старый "Вирджиния-хаус" представлял собой все, что осталось от некогда огромного имения "Вирджиния-истэйт". Он перешел к Лоренсу по наследству от отца, поколением ранее занимавшегося разведением чистопородных лошадей и благородно обанкротившегося в истинно джентльменском духе. Окружающие особняк земли были давно уже проданы, осталось лишь само здание да прилегающие к нему непосредственно несколько акров - на них покупателя просто не нашлось бы, ибо "Вирджиния-хаус" располагался слишком уж далеко от ближайших жилых мест. Итак, хозяин дома, находившийся в отлучке с ранних детских лет, наконец вернулся.

За домом, в высокой, густой траве, все еще можно было наткнуться на остатки конюшен и построек для слуг, и нужно было быть осторожным, чтобы не угодить невзначай в притаившиеся меж торчащими из земли камнями фундамента неожиданные ямы.

По дальней части луга протекал ручей. Пересекали его по незатейливо сколоченному дощатому мостику и пересекали те, кто хотел попасть на вторую из двух разделенных ручьем половин родового кладбища. Надгробия глубоко вросли в землю и в большинстве своем заросли травой и мелким кустарником. С дальней стороны позабытых могильных плит наступал лес.

В вечерней тишине журчание ручья доносилось до раскрытых окон, и они слышали его лучше, чем днем, когда распаковывались.

Лоренс посмотрел на жену, и то ли наклон ее головы, то ли выражение какого-то смутного страха на ее лице заставили его тоже прислушаться к стремительно текущей по камням воде. Он подумал, а вернее, почувствовал, насколько, должно быть, странным и зловещим кажется ей поднимающийся над ручьем туман, к которому он в в детстве так привык и воспринимал не иначе как часть летнего вечера.

- Уедем отсюда сразу же, как появятся деньги, - пообещал он лишенным выражения голосом, прислушиваясь к тишине и затаенному дыханию Джанин.

- Хорошо, милый.

Позднее, лежа в постели и прижимая к себе дрожащее тело, Лоренс спросил:

- Тебе холодно, родная?

- Нет, что ты. С чего ты взял? Просто задремала. Спокойной ночи, дорогой.

- Спокойной ночи, милая.

Перевернувшись на другой бок, Джанин следила, как столбик лунного света крадется по темной комнате, как перемещаются вместе с ним мрачные тени, как он достиг кровати и заполз на покрывало. Испуганно ахнув, она перекатилась обратно под бок к Лоренсу. Ктото очень давно говорил ей, что луна не должна проникать в спальню и светить над спящими.

- Не могу уснуть, - в отчаяньи прошептала она, - закрой окно, Лоренс, умоляю тебя. Пусть луны не будет. Пожалуйста, сделай так, чтобы луны не было!

Моментально проснувшись, Лоренс соскочил на пол и, подойдя к окну, подвесил на крючки для штор свой халат.

- Так лучше, милая?

Джанин облегченно вздохнула:

- Лучше. Гораздо лучше. Спасибо, мой дорогой.

- Сейчас уснешь? Или принести что-нибудь?

- Нет-нет, спасибо. Ты - самый хороший. - Она тихо засмеялась. Темнота принесла ощущение покоя и безопасности. - Не стой там, иди ко мне. Дай снова тебя обнять, и мы вместе сладко заснем.

К концу недели все вещи были разложены, шторы и портьеры развешены, мебель стояла на своих местах. Ближайший сосед фермер - жил от них примерно в полутора милях, и Лоренс нанял одного из его сыновей подстригать газоны, а семнадцатилетняя дочь Триза ежедневно приходила убраться и навести порядок. Дважды в неделю они с Джанин отлучались в город за покупками, молоко и почта доставлялись исправно.

Потекла обычная, размеренная жизнь. Лоренс работал, а Джанин держала обещание, не мешала ему и не искала для этого никаких предлогов. Обед она приносила на подносе и оставляла у дверей.

Однажды, когда день уже клонился к вечеру, Лоренс спустился вниз. Дождь шел с самого утра, Джанин он почти не видел и, обнаружив ее в гостиной, сидящей со скрещенными ногами на восточном коврике на полу перед камином, немало удивился.