Некоторое время слышен был лишь стук стульев да звуки настраиваемых инструментов. С гитарами, мандолинами и балалайками гимназисты заполнили всю сцену. Гимназист с усиками стал впереди и, когда все смолкло, взмахнул руками. Тихо и задушевно оркестр заиграл какую-то украинскую песню, и от нее Артемке стало так грустно и так захотелось пожаловаться на свою жизнь!
А потом вышла девушка в пелеринке, та, которая стояла у калитки с кружкой, и мягким, грудным голосом спела под оркестр песенку о жаворонке. Песня тоже была грустная, но глаза у девушки смотрели на публику со спокойной лаской, даже улыбались, и от этого никому не хотелось грустить. Когда она кончила и пошла к выходу, в публике захлопали, как не хлопали даже Лунину, и запросто кричали: "Леночка, еще! Еще, Леночка!" Леночка выглядывала из-за двери и, смеясь, качала головой.
Наверно, ее все-таки заставили бы петь, но маленький дирижер взмахнул рукой, балалаечники яростно ударили по струнам, и под звуки марша, смеясь и перекликаясь, гости пошли к выходу.
Босоногие мальчуганы, как груши, посыпались вниз. Артемка тоже слез с дерева. Он потер онемевшую ногу, постоял и нерешительно сел на скамью перед сценой. Там, за занавесом, еще слышались голоса. Из-за сцены вышла женщина и потушила лампы. Стало темно, и сразу высыпали на небе голубые звезды. Женщина подошла к Артемке:
- А ты чего ждешь?
- Я режиссера жду. - сказал Артемка.
- Это Колю? Он уже ушел.
Сбоку с подмостков на землю спрыгнул толстый гимназист и, повернувшись, протянул руку.
- Я сама, - услышал Артемка знакомый голос, и девушка в пелеринке легко спрыгнула вниз.
- Вот, Колю спрашивает, - сказала женщина. Гимназист и гимназистка приблизились к скамье.
- А, это вы! - сказала Леночка, как знакомому. - Коля ушел. Вы приходите завтра днем. Днем он обязательно будет.
Толстяк фыркнул, взял девушку под руку и пошел с ней к выходу.
- Иди и ты, - сказала женщина. - Я сейчас буду калитку запирать.
На улице было уже тихо и так темно, что Артемка едва мог различить идущих впереди Леночку и ее спутника.
Толстяк что-то тихо говорил. Потом вдруг голосом, похожим на голос Леночки и, как ни странно, на кошачий крик, на всю улицу пропел: "Между небом и землей жаворонок вье-ется!"
Артемка еще услышал смех Леночки, затем они свернули за угол и скрылись.
Артемка постоял, вздохнул и, погружая ноги в мягкую, за ночь остывшую пыль дороги, побрел к своей будке.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
"Идти или не идти? - думал Артемка на другой день. - Все они между собой свои, а я что? Высмеют и прогонят". Вспомнив, как толстяк сказал: "А на четвереньках ходить умеешь?", он усмехнулся: "Тоже актер! По-собачьему лает. Не пойду!" - и, плюнув на оселок, с ожесточением принялся точить нож.
Но Артемка уже привык мечтать. Помимо его воли, перед ним поплыла одна картина за другой. Вот он приезжает в Москву, выходит из вагона. На платформе крик, гвалт, бегут носильщики; шипит, никак отдышаться не может паровоз. А над толпой уже плывет курчавая голова Пепса. Все его разглядывают, а он смотрит только на одного Артемку, смеется и издали тянет к нему свои большие черные руки. Потом Пепс и Артемка садятся на извозчика и едут в школу. Нет, школу Артемка себе не представляет. Может, она похожа снаружи на гимназию, а может, на деревянный сарай, вроде театра. Зато Артемка ясно представляет учителя. Учитель точно такой, как Геннадий Демьяныч Несчастливцев, когда он был в сюртуке и при медалях. И вот выходит этот учитель, строго смотрит на Артемку и недовольно говорит: "Нет, нам такой не подходит. Этого мало, что он в пантомиме играл. Там и немой сыграет. Вот если бы он в театре себя показал, тогда другое дело". Тут Пепс начнет просить учителя, кланяться и прикладывать руку к сердцу, а Артемка усмехнется и скажет. "В театре! Да я целое лето играл! Каких только ролей мне гимназисты не давали! Публика все ладони поотбивала!" - "А, - удивится Геннадий Демьяныч... то есть не Геннадий Демьяныч, а учитель этот. - Ты с гимназистами играл! Ну, это дело другое. Тогда пожалуйста, ничего против не имею".
"Черт! - выругался Артемка, дойдя в своих мечтах до такого приятного конца. - Пойду! Пусть смеются! А доведут - я тоже найду что ответить!"
Днем Сенная улица еще более сонная, чем вечером. Окна домиков от зноя прикрыты снаружи зелеными ставнями. Роняя пух в траву, меланхолично пасутся гуси. А около колодца разлеглась в луже свинья и тихонько похрюкивает в блаженной истоме.
Перед тем как выйти из будки, Артемка снял с полочки кусочек душистого мыла, тщательно умылся, причесался и, что самое главное, надел туфли! Туфли были не свои, а заказчика; заказчик не приходил третью неделю, и Артемка рискнул пощеголять в них.
У калитки он уже взялся было за скобу, но, услышав за забором голоса, остановился. Говорили громко, будто спорили. Артемка нашел в заборе щелочку и заглянул в нее. На скамьях, в тени той самой акации, с которой он смотрел вчера спектакль, небольшим кружком, кто сидя, кто полулежа, расположились гимназисты. Их было человек десять. Посредине стоял коренастый, большеголовый гимназист, которого вчера мальчик назвал Колей Клавдиным, и на разные голоса что-то рассказывал.
"Ладно, - подумал Артемка, - авось не укусят!" - и решительно открыл калитку. Но, подойдя к гимназистам, опять почувствовал неуверенность.
- Здравствуйте, - сказал он негромко. Гимназисты обернулись, посмотрели и ничего не ответили. Артемка подождал и, видя, что на него никто не обращает внимания, молча сел позади гимназистов.
У Коли были густые, сурово сросшиеся брови, а глаза живые и веселые. Артемка решил, что Коля сдвигает брови нарочно, потому что режиссеру надо быть строгим, на самом же деле Коля не сердитый. Но о чем это он рассказывает? Артемке казалось, что эти слова он уже слышал, и даже совсем недавно. Ах, да это же он про "Лес" говорит, это же там такие слова!
Коля действительно рассказывал о гастроли знаменитого Ягеллова, и не только рассказывал, но и показывал в лицах. Гимназисты внимательно слушали, иногда смеялись. Многих из них Артемка узнал. Вот, например, Алеша Лунин, который вчера "Осла и Соловья" читал. У него даже ресницы рыжие. А глаза ясные-ясные, как у ребенка. Артемка подумал: "Он хоть и рыжий, а, наверно, хороший". И то, что Лунин худощавый и что на нем потертые брюки, Артемке тоже нравилось. А вот эта гимназистка, которую Надей зовут, вчера тещу играла. Очень уж она низенькая, будто карлица. Это Артемке не нравится. Но, когда она смеется, верхняя губа забавно поднимается, лицо делается розовым, и тогда смотреть на нее очень приятно. Другая гимназистка совсем не такая. Как бы Коля смешно ни рассказывал, она смотрит на нею серьезно. Глаза у нее печальные, как у Артемкиной матери, когда та болела чахоткой, и так же блестят, губы тонкие, бледные, нос острый. А богатая: все руки в кольцах. Тут же и тупоносый толстый Петька. Его Артемка узнал сразу. Да и Петька, наверно, Артемку узнал: все на него посматривает да рожи корчит. Артемка сначала обидчиво отворачивался, а потом и сам скорчил ему рожицу. Самому младшему из гимназистов лет тринадцать, не больше. Ему никак не сидится на месте, так и кажется, что он сейчас вскочит и побежит. И глаза какие-то распахнутые, будто он когда-то испугался да с тех пор никак не успокоится. На гимназистах были летние чистые гимнастерки и черные лакированные пояса с серебристо-матовыми бляхами. От платьев гимназисток веяло чистотой и свежестью. И лица у всех такие, точно к ним никогда не пристает пыль.
Коля кончил рассказывать и весело спросил:
- Ну как? Попробуем? Роли я взял напрокат в театре, мизансцены записал, когда смотрел спектакль, декорации сделаем. Неужели нам "Леса" не поднять?
- Правильно, - подтвердил Алеша. - Хватит водевили разыгрывать, клоунов из себя строить.
Гимназисты заговорили все сразу, и все соглашались с Колей. Петька, оттопырив толстую губу, сначала молчал, потом почесал в затылке, вздохнул и уныло сказал:
