Администрация завода широко развернула "патриотическую" деятельность. Было организовано "попечительство" о семьях солдат, призванных на войну. По цехам ходили люди с подписными листами - проводился сбор средств. Для семей солдат из заработка каждого рабочего начали также высчитывать по 1,5-2 процента.
Не раз поднимался вопрос об отношении рабочих к этим сборам. Мнения были разные. Одни, поскольку война империалистическая, захватническая, считали, что ее не следует поддерживать; другие предлагали принять меры к тому, чтобы рабочие сами распределяли собранные средства.
Я полностью солидаризировался с последними, ибо видел, как тяжело было жить солдатским семьям. Женщины остались с кучей малых детей, работать не могли - негде было пристроить малышей. Дело доходило до того, что многие выходили с детьми на улицу просить милостыню, а еще хуже - продавали себя.
Каждый из нас, рабочих, чувствовал и видел работу, проводимую на заводе большевиками. Об их программе мы много слышали от Тимофея Барановского. Все мы знали прекрасных, бесстрашных большевиков-пропагандистов Ивана Егорова, Дмитрия Романова, Павла Богданова, Константина Николаева, Федора Лемешева, Василия Урюпина, бакенщиков Некрасова, Ивана Газу, Виктора Пастернака, Дмитрия Ланина, Василия Алексеева и других.
Об отношении большевиков к войне я услышал в один из апрельских вечеров от дяди Тимофея у нас на квартире. Даже после того памятного разговора с отцом и дядей Иваном как-то до конца не укладывалось у меня в голове, как можно желать поражения в войне своей отчизне. "Мы, большевики, - терпеливо объяснял мне Барановский, - стоим за поражение не России, а правительства, монархии, развязавших эту захватническую империалистическую антинародную войну".
Путиловский завод был основным предприятием, на котором изготовляли орудия полевой артиллерии малых и средних калибров. Из стен его выходило почти столько орудий, сколько выпускали их все пушечные заводы России. Но и такое количество далеко не удовлетворяло нужды фронта. Завод все время наращивал темпы, и в начале июля 1915 года выпуск составлял 150-170 орудий в месяц.
Чтобы поднять патриотический дух рабочих и тем самым увеличить выпуск орудий, в марте 1915 года на завод приехал Николай П. Администрация усердно готовилась к этой встрече. Много людей было брошено на очистку заводской территории, но и после этого аврала она осталась захламленной и грязной.
Мы с большим интересом ждали приезда царя. Рабочим хотелось увидеть его в нашей, заводской обстановке.
Прохоров, фронтовик-слесарь, сказал тогда: "Будь на заводе все фронтовики, мы бы встретили его по-своему". А как именнно, он не сказал.
31 марта в полдень приехал царь. У ворот его встречало все начальство: Путилов, члены правления завода Бринк, Дрейер и новый директор - генерал Меллер. Начальство было "истинно русское".
Обход начался с наших новых шрапнельных бараков. В них работали преимущественно вчерашние крестьяне, бывшие торговцы, кустари, а в третьем бараке - война! - даже бывший оперный артист.
Встретили царя весьма недружным "ура". Мы, группа слесарей-ремонтников и ученики - пролетарское ядро мастерской, стояли молча и с большим интересом смотрели на малоподвижную, неказистую фигуру царя. Не приветствовали Николая II и женщины, среди которых было много солдаток.
Царя повели в общую мастерскую, где приемщицы сортировали блестящие шрапнельные стаканы. "Это солдатки, ваше величество, - сказал Меллер. - Их мы принимаем на работу в первую очередь". Пройти мимо женщин нельзя было молча. Царя подвели к ближайшей из них. Я знал ее хорошо. Солдатка Маша. До замужества первая красавица в Шелковом переулке. Теперь лицо в грязных подтеках, платок - до бровей. Подоткнутая юбка лоснилась от машинного масла, и только глаза напоминали о былой красоте.
Долго думал царь, что сказать этой работнице. И наконец выдавил из себя: "Ну, как тебе живется без мужа? Скучаешь?" - "Скучала, да перестала, скукой детей не накормишь", - ответила Маша. "Сколько у тебя детей?" "Двое". - "Муж оставил тебе что-нибудь, когда уходил?" - спросил царь. "А что он мог оставить? Сам без копейки пошел. На прощанье посоветовал: будет тяжело - детей по свету пусти, а сама иди в бардак..." Царь был глуховат и поэтому переспросил, куда муж посоветовал ей пойти. Маша хотела повторить, но, увидев за спиной царя свирепое лицо Меллера, замолкла. "А разве тебе на детей не дают помощи?" - как-то неуверенно спросил царь. "Еле вырвала по три рубля на дитя. Да разве ж это деньги? Пока на завод не взяли, много беды натерпелась". - "Значит, теперь тебе лучше?" - оживился царь и поспешил закончить разговор.
Вечером мы узнали, что в орудийной и в других мастерских царя тоже встретили без особого подъема. В орудийной мастерской царь должен был пройти мимо токаря Семенова - георгиевского кавалера: начальство хотело козырнуть им. Токарь в это время обтачивал ствол шестидюймового орудия, выглядывающий из его станка, как подзорная труба. Царь подошел к станку, наморщил лоб. Очевидно, искал какие-то особенные слова, чтобы обратиться к герою. Но поговорить с георгиевским кавалером ему так и не удалось. Семенов, который еще несколько минут тому назад стоял в проходе и почти не обращал внимания на стружку, вдруг так заинтересовался ею, что не мог даже взглянуть на царя. Рабочий увеличил скорость оборотов. Станок загудел. Ствол, постепенно выдвигаясь, начал теснить царя. Тот испуганно отошел в сторону, подергал усы и зашагал дальше.
В башенной мастерской, где работали главным образом старые кадровые рабочие, произошел настоящий конфуз. Когда там появился царь и были выключены станки, только один рабочий крикнул "ура". Остальные молчали, словно в рот воды набравши.
Так закончился визит царя на наш завод. Конечно, он никоим образом не содействовал подъему "патриотического" духа рабочих. Наоборот, даже те рабочие, которые еще немного верили в царя, утратили эту веру. "Вот так царь!" - пренебрежительно говорили они.
Всю вторую половину 1915 года, особенно в октябре - ноябре, на заводе непрерывно проходили волнения, забастовки, во время которых рабочие требовали повышения заработной платы.
Положение на Путиловском и других заводах беспокоило правительство, но администрация завода недооценивала возрастающей угрозы в настроениях рабочих. Особенно острый характер приняла борьба рабочих с администрацией в конце января и в феврале 1916 года. В это время рабочие непрерывно требовали повышения заработной платы. Жить стало еще труднее, все подорожало, продуктов было мало, появились бесконечные очереди.
Директор завода Меллер, вместо того чтобы проанализировать эти требования, внимательно обсудить возможность их удовлетворения, решил обратиться за помощью к властям, надеясь вместе с ними запугать рабочих.
5 февраля было вывешено объявление за подписью командующего Петроградским военным округом Туманова. В нем говорилось:
"...Забастовавшие рабочие будут немедленно заменены специалистами (гальванерами и электриками) из нижних чинов, уже призванных на военную службу, затем все забастовавшие рабочие из числа военнослужащих будут призваны на действительную военную службу и назначены уже в качестве нижних чинов для отбывания своей службы на тех же местах, где они работали прежде"{5}.
Объявление прочитали многие рабочие, его содержание было доведено до сведения остальных. Но это не запугало рабочих. Они расценили предупреждение как вызов.
Незадолго до этого, в декабре 1915 года, неожиданно явился Митя. Летом он был ранен осколком снаряда в руку и бедро. Попал в тыловой лазарет. И вот - отпуск, Петроград. Я слушал неторопливую, спокойную речь Мити, невольно любуясь старшим братом и, чего греха таить, завидуя ему. Воевал. Кровь за отечество пролил. Герой... Глаза умные, с хитрецой. Ростом повыше меня. Самый близкий, самый родной мне человек. Был мне Митя и братом, и отцом. В нашей семье слыл самым грамотным. Я любил уличные гулянки, гармонь, а если читал, то Ната Пинкертона или Ника Картера. Сим бульварным чтивом нас охотно пичкали за Нарвской заставой. А Митя зачитывался Куприным, Пушкиным, Блоком. За несколько вечеров "проглотил" "Войну и мир". И только посмеивался, когда я говорил ему, что, на мой взгляд, рабочему человеку вообще не нужны такие толстые книги.
