Утром 27 февраля путиловцы снова вышли на демонстрацию. Перепуганные городовые вынуждены были скрыться. Около 10 часов капитан Джавров привел взвод учебной команды. Джаврова мы все ненавидели лютой ненавистью: садист из садистов, морфинист, трус. Он начал кричать на нас, угрожая пистолетом.
- Чего вы смотрите на него? Тоже развоевался. Аника-воин! Почему позволяете издеваться над собой? - обратились к нам рабочие, наблюдавшие эту сцену.
Мы кинулись к Джаврову, обезоружили и, взбешенные наглым его поведением, подняли на штыки.
Тем временем Семенюк из учебной команды сообщил нам, что в казарме их батальона прячутся полковник Верховцев, капитаны Лучинин, Воденброу и фельдфебель Кудряшов. Все они были известны своей жестокостью и поэтому вызывали у солдат чувство страстной ненависти.
Откуда-то появились две пожарные машины. На них вместо пожарников в медных касках вооруженные путиловцы и солдаты из наших полков. Одну из машин мы остановили. Поехали в казарму. Офицеров, оказавших отчаянное сопротивление, мы расстреляли. Только Лучинину удалось бежать. Впоследствии мне все же пришлось встретиться с ним. Это было в декабре 1919 года в Омске. Вот тут я и увидел капитана Лучинина среди пленных белогвардейских офицеров. Куда девались его самоуверенность, наглость, спесь...
В тот же день весь наш Измайловский полк вышел на демонстрацию. К нему присоединились рабочие Путиловского завода и "Треугольника".
Мы шли по Обводному каналу, запруженному людьми. Рабочие начали строиться в колонны. Знакомые ребята из шрапнельной мастерской подходили, здоровались, кто-то затянул песню:
Всероссийский император, царь жандармов и шпиков,
Царь - убийца, провокатор, созидатель кабаков!
Люд, восставший за свободу, сокрушит твой подлый трон,
Долю лучшую народу завоюет в битве он.
Вместе с рабочими измайловцы участвовали в уличных боях.
Наша рота после прибытия Самодеда соединилась с группой путиловцев. Когда приближались к Невскому, нас возле Пажеского корпуса обстреляли из пулеметов.
- Ложись! - раздалась команда.
- Засели, гады, на чердаке.
- Ничего! Выкурим.
Завязалась перестрелка. Случайные прохожие шарахались в переулки, сбивались в кучи, падали на серый снег. Кто-то крикнул:
- Перебежкой вперед!
Мы бросились к дому, откуда раздавались пулеметные очереди. Пули шлепались в снег, цокали о мостовую. Одна тонко-тонко засвистела рядом, и схватился за грудь мой дружок-ефрейтор... Упал, не выпуская из рук винтовку, знакомый шрапнелыцик с Путиловского. Но мы уже достигли подъезда. Лестница загудела, застонала под солдатскими сапогами. Мы бежали на звуки выстрелов. Схватка была молниеносной. Мы ворвались на чердак, выволокли провокаторов-жандармов, переодетых в шинели Гренадерского полка, и тут же расстреляли.
В этот же день мы приняли участие в разоружении городовых и полицейских.
Больше часа продолжалась осада полицейского участка. Как потом оказалось, там был настоящий склад оружия, боеприпасов, продовольствия. Видно, рассчитывали продержаться долго. Но солдат уже ничто не могло остановить:
- Не берут пули - пустим петуха. Выкурим, как крыс.
Здание участка запылало. Из окон повалил дым. Горе-вояки в длинных полицейских шинелях стали один за другим сдаваться. Все они получили по заслугам.
На Литейном вместе с путиловцами мы вели бои с отдельными группами забаррикадировавшихся городовых и полицейских и захватили там продовольственный склад. Сразу же возле нас собрались женщины, подростки. Они взяли под свой контроль продукты и организовали продовольственные пункты. Вообще, начиная с 27 февраля, всюду - на вокзалах, в общественных местах - для восставшего народа действовали такие пункты.
Три дня шли беспрерывные бои. 28 февраля разогнали полицейских в ушаковском полицейском участке, разгромили пересыльную тюрьму вопле Боткинских бараков и освободили осужденных на каторгу и подготовленных к отправке по этапу. Среди политических был и Петр Викторов с Обуховского. Он так похудел, что я его еле узнал. Обрадовался, увидев меня. В тюремной кузнице ему расковали кандалы. Он переоделся, получил оружие и присоединился к нам.
В городе все еще вылавливали полицейских и городовых. Некоторые из них, переодевшись в гражданскую одежду, продолжали оказывать сопротивление, стреляя с крыш и чердаков. Другие, наоборот, старались залезть в нору поглубже, боясь народной кары. Но их быстро находили. Очень помогали нам в этом подростки. Подбежит этакий Гаврош в латаной-перелатаной рубашке и за рукав: "Вот переодетый фараон!" Одних, на чьей совести была кровь наших товарищей, мы на месте расстреливали, других отправляли в районные штабы рабочих дружин.
На четвертый день наш полк, выстроившись, в полном вооружении, с красными флажками на штыках, вместе с солдатами-петроградцами выступил к Таврическому дворцу. Тут размещался сформированный накануне Совет рабочих депутатов. На Дворцовую площадь шли представители заводов и фабрик Петрограда, воинские части. К нам выходили представители Петроградского Совета, но чаще - члены созданного Государственной думой Временного комитета. Удостоил нас своим вниманием председатель Думы Родзянко.
Фонтан красноречия заработал на полную мощь. Ораторы из Думы и Временного комитета сменяли друг друга. Хорошо помню выступление одного из членов комитета. Говорил он с большим жаром о том, какое героическое дело свершил народ, клялся, что избранный им, то есть народом, Временный комитет, взяв власть в свои руки, сделает все, чтобы жизнь стала лучше. А после всех этих сладких слов предложил солдатам... вернуться в казармы и заняться военной подготовкой, а рабочим - стать к станкам. Тогда присутствовавшие на площади рабочие и солдаты закричали: "Еще не время, не всех буржуев побили, долой царских слуг!"
На вечернем заседании Совета рабочих депутатов меньшевик Чхеидзе, как бы подытоживая дневные выступления думских ораторов, заявил: "Отныне власть осуществляет Временный комитет Государственной думы". Вопрос "А Советы?" Чхеидзе пропустил мимо ушей.
Настали тревожные дни. Каждого волновало, кто будет у власти, какой она будет, эта власть. Вечером 2 марта в казарму с Путиловского прибыл Самодед. Немедленно собрался основной состав батальона. Самодед рассказал нам примерно следующее.
В Таврическом дворце черт его знает что делается. Создано Временное правительство. В него вошли сплошь кадеты и монархисты. Милюков неделю назад взывал: "Рабочие, не бастуйте!", а теперь - он "революционный" министр. Председатель военно-промышленного комитета Гучков - тоже. И Гучков, и Милюков, и Коновалов, и Терещенко стоят за сохранение монархии. Вместо Николая II хотят посадить на престол наследника.
Солдаты зашумели:
- Хрен редьки не слаще.
- Не надо нам наследника: сыты папаней по горло. Что поп, что попадья один черт, обое рябое.
- Не по-зво-лим! Гнать их, царских холуев, из Таврического!
Много солдат выступило на этом собрании. Выступал, кажется впервые, и я. Суть всех выступлений сводилась к следующему: мы с рабочими революцию делали, а кадеты себя властью объявляют... Кто их выбирал? Кто давал полномочия? Не царская Дума, а Совет рабочих и крестьянских депутатов. Вот кто должен создавать правительство.
Одним словом, все споры-разговоры велись вокруг новой власти.
Более сознательные солдаты-измайловцы поддержали Самодеда: никакого доверия милюковым и гучковым. С наследником на престоле или без него буржуазное правительство никогда не выполнит требования народа, не даст ему ни мира, ни земли, ни хлеба.
Но были и другие выступления. Не все солдаты разобрались в том, что на самом деле представляет собой Временное правительство, не все смогли разглядеть его контрреволюционную сущность.
На Милюкова среди определенной массы еще работал тот политический капитал, который он нажил своими "антицарскими" выступлениями в Думе, "разоблачениями" Гришки Распутина. Другие говорили, что, дескать, не может простой, необразованный человек править Россией. Нужны люди опытные, с образованием.
