— Ты выдержал испытательный срок, — произнес Искупитель негромко, — и готов к тому, чтобы постичь тайну моего завета. Не всякий сможет ее вместить, но лишь тот, кто в нее уверует, спасен будет. Знаешь ли ты, кто я есмь?

— Искупитель.

— Я есмь Господь Исус Христос, тайно пришедший на Землю, чтобы отделять пшеницу от плевел. Верующий в меня да не умрет, но унаследует жизнь вечную. Я пришел, чтобы взять с собою сто сорок четыре тысячи верных и предать остальных адской муке. Хочешь ли ты спастись?

— Да.

— Веруешь ли в то, что я есмь Христос, Сын Бога Живаго?

— Да.

— Согласен ли ты с тем, что пути назад у тебя не будет и, раз вступив в эту обитель, ты не сможешь ее покинуть?

— Да.

В спину скульптора кто-то подтолкнул или же он сам упал на колени и коснулся губами руки Искупителя — этого он не осознавал. Его накрыли краем одежды. Братия серьезно и молча смотрела на него, но оглашенный не видел вокруг ничего.

С этого момента положение Колдаева в общине переменилось. Его еще не допускали на сокровенные агапы верных, но теперь он присутствовал при молитвах, трапезах и разговорах самых близких к Искупителю людей. Здесь все было иное, чем на первых ступенях восхождения, — более страшное, таинственное и обжигающее, словно он действительно поднимался на поднебесную гору, где в разреженном воздухе нечем было дышать. Все дни напролет Колдаев выполнял духовные упражнения и читал завет Искупителя. Он почти ничего не ел и мало пил, но при этом не испытывал голода. В его душе и теле все было подчинено одной цели — подняться еще на одну ступеньку, стать совершеннее и вместить в себя полноту учения. С ним много времени проводил личный духовник, кроткий и добрый человек, бывший в Церкви с самого дня ее основания. От него Колдаев узнал, что община возникла еще до Явления Учителя или же, вернее, что Явление Его было предсказано братией много лет назад. Иногда духовник хотел сказать что-то большее, но всякий раз обрывал себя и говорил лишь, что всю полноту истины Колдаев узнает, приняв крещение. Для поддержания сил его поили настоями тибетских трав, и он чувствовал себя ко всему восприимчивее, чем обычно. Вечерами он исповедовался перед духовником и получал наставления, после чего сразу засыпал. Но и во сне ему слышался мерный голос, призывавший отсечь все лишнее и сосредоточиться на главном.

Оглашенных было несколько человек. Как и Колдаев, под руководством апостолов и Божественного Искупителя они готовились к принятию таинства. Эта подготовка занимала несколько месяцев, во время которых оглашенные не общались ни с кем, кроме духовников. Однако был среди них один человек, непохожий на других кандидатов. Он делал как будто то же, что и остальные, но в его глазах скульптор иногда подмечал усмешку. Однажды после долгой медитации он заговорил с Колдаевым и сказал, что не верит ни в божественность Искупителя, ни в откровение завета, а проник в секту только с научными целями как психолог. Он называл Учителя грамотным гипнотизером, говорил, что тот пользуется психотропными средствами и методикой кодирования, и прибавлял, что за этими методами большое будущее.

— Зачем ты мне об этом говоришь? — спросил Колдаев.

— Я хочу уберечь тебя от ошибки. Не принимай так близко к сердцу все, что здесь происходит. Изменения в психике верующих необратимы.

— Ты не боишься, что я скажу об этом Учителю?

— Он все знает.

— Но почему в таком случае не изгонит тебя?

— Ему нужны сохранившие трезвость рассудка. Как иначе он сможет удержать в повиновении стольких людей, забрать их имущество, лишить свободы и превратить в рабов?

— Ты говоришь, как наши враги.

— О нет! Они его недооценивают. Божественный Искупитель не безумец, не глупец и не шарлатан, каким его пытаются изобразить. И уж тем более не дешевый кидала. Во всех его действиях присутствует куда более тонкий и далекий расчет.

— Какой расчет? — возмутился Колдаев.

— Человечество в скором времени неизбежно придет к тому, что многомиллионными массами будут управлять единицы. Будущее вовсе не за Америкой, Японией или Европой, как это принято думать, оно за Ираком или Северной Кореей. Экологическая катастрофа заставит людей себя обуздать и отказаться от привычного образа жизни. Мы живем сегодня не по средствам, вершина материального благосостояния человечеством пройдена, но кто с этим смирится? Попробуйте убедить разжиревшего обывателя добровольно отказаться от машин, самолетов, холодильников, компьютеров, телевизоров, доказать ему, что иначе цивилизация разорится и погибнет. Люди не поверят. Они привыкли к прогрессу и взбунтуются. Но другого выхода, чем самоограничение, завтра у нас не будет. И, чтобы быдло не зароптало, чтобы не было всеобщего бунта, потребуются новая идеология и новые вожди, подобные нашему Искупителю. Поверь мне, за этим человеком стоят громадные силы, с которыми и бороться-то бесполезно, но только тебя мне почему-то жалко.

— Почему?

— Мало того, что ограбил он тебя, загубишь ты ведь здесь свой талант и себя загубишь.

— Я в твоих советах не нуждаюсь! Лучше о себе позаботься, — произнес скульптор оскорбленно.

— За меня не беспокойся, — усмехнулся психолог. — На меня его штучки не действуют. Я вот только хочу еще посмотреть, что у них там во время крещения происходит. А потом все, хватит. А ты чем раньше отсюда уйдешь, тем лучше.

Разговор этот не то чтобы посеял в душе скульптора сомнения, но немного омрачил то высокое состояние души, в котором бывший хозяин особняка пребывал последние месяцы. Колдаев гнал крамольные мысли прочь, но поделать с ними ничего не мог, слова психолога въелись в его мозги, точно и тот тоже умел кодировать. На исповеди он рассказал обо всем духовнику.

— В Церковь приходят разные люди, — ответил наставник негромко. — Но конечных ее целей они не знают. Подождем, что этот человек скажет время спустя.

Вскоре психолог исчез. Спрашивать о том, где находится тот или иной из братьев, было не принято, Колдаев решил, что он был изгнан или сам ушел из общины, и почувствовал облегчение. Однако некоторое время спустя в одном из новообъявленных верных он узнал лазутчика. «Неужели он и туда прокрался?» — подумал скульптор тоскливо. Но то, как изменился этот человек, Колдаева поразило и повергло в состояние мистического ужаса. Не было в Церкви ни одного человека, более преданного Учителю. Из тайного противника учения он стал его страстным поборником. Он покаялся перед братией в том, что был заслан в Церковь враждебными ей силами, отрекся от всего, что говорил раньше, и если бы скульптор не помнил насмешки в глазах психолога, то никогда не поверил бы, что этот человек вообще мог в чем-либо сомневаться.

— Что с тобой случилось? — спросил он неуверенно психолога, когда они остались одни.

— Все, что говорит Учитель, — правда, — ответил тот, прямо глядя Колдаеву в глаза. — Он на самом деле Христос, сын Бога Живаго.

Своего крещения скульптор ждал с той же нетерпеливостью, страхом и счастьем, с каким беременная женщина ждет рождения ребенка. Предстоящее таинство было для него тем, что он называл вдохновением гения: одиночество, ледок самопожертвования и самоотречения, который окутывает каждого подлинного художника. Он был убежден, что сможет вылепить задуманную скульптуру, но, когда заветный день был назначен, Колдаев ощутил неожиданное беспокойство. Это было похоже на то чувство, которое испытывает человек в последние часы перед долгой дорогой. Накануне его потянуло на волю. Покидать общину без благословения никому не разрешалось, но по праву бывшего домовладельца Колдаев пользовался некоторыми льготами. Он вышел на улицу уже в изрядно позабытый им город. Стояла осень, один из последних ее погожих деньков, какие бывают перед холодами. Он пошел наугад долгой дорогой по каналам, широким проспектам и глухим переулкам. Как же здесь все переменилось! Год назад, когда он уходил в заточение, еще вовсю бушевал спиртовой кризис, барыги на Кировском предлагали талоны на водку, теперь она продавалась на каждом шагу. Народ с любопытством рассматривал диковинные заморские товары, но покупать не решался, и немногие, приобретшие банку пива или шоколадку, чувствовали себя богачами и вызывали завистливые взгляды. Город сделался чужим. Другими были в нем люди, их лица, глаза, даже походка. Но Колдаева поразили не Ленинград и его перемены — гораздо сильнее переменился он сам. Он находился в состоянии необыкновенной раздвоенности, и странно было ему поверить, что это он идет по городу и может выбирать дорогу. Все сомнения давно улеглись в его душе, он знал, что завтра для него начнется иная жизнь, он будет спасен и никогда более никакой соблазн не проникнет в его сердце, но сейчас в эти последние часы грешной жизни Колдаев оттягивал и оттягивал момент возвращения. Все было как будто верно и решено, но он уходил все дальше в сторону центра, туда, где больше было толпы, сутолоки и разноязыкой речи. Вдруг кто-то его окликнул. Скульптор поворотился.