Она была юной, чистой, нежной.

И молодой человек был свеж и чист, как снег в пяти километрах от города.

На этот вечер молодой человек возлагал большие надежды сегодня он решил внести ясность в их отношения.

И она сразу почувствовала, что сегодня состоится этот важный и немного страшный разговор, и с волнением ждала его начала.

Но теперь они молчали и сосредоточенно осматривали посторонние предметы.

Но вот он взглянул на нее, понял, что она ждала, и решил не говорить, а действовать.

На улице замерли чьи-то шаги. Стало тихо и торжественно. Молодые люди сделали шаг навстречу друг другу. Они неровно дышали, у них потемнело в глазах. Он зашептал что-то на испанском языке. Она приблизилась, и он уже чувствовал ее робкое дыхание. И в этот момент с крыши соседнего дома раздался дикий кошачий вопль.

Они замерли в волнующих позах, взглянули друг на друга и сделали несколько шагов друг от друга. Молодой человек почувствовал себя так, как будто его облили чем-то холодным и липким. Потом в нем, путаясь и перебивая друг друга, закопошились чувства растерянности, досады, нетерпения.

От всего этого он вдруг поглупел, потом к нему явилась решимость, он решил довести все до конца. Он, запинаясь и смущаясь, подошел к ней и, уже не обращая внимания на вопли котов, которые неслись теперь без перерыва, заговорил.

Коты выли жалобно, нежно, страстно, задушевно. Молодой человек заговорил каким-то чужим для самого себя нервным и робким голосом:

"Леночка, ты видишь... Э-э... Сейчас весна, Леночка, и..."

Леночка холодно распрощалась и хлопнула калиткой.

На крыше коты перешли на грустное и скорбное адажио.

Молодые люди больше не встречались.

"Шепот, робкое дыханье,

трели соловья..."

Станция Тайшет

Мы бежали от заката. По синим холмам он гнался за нами, в кровь рассекая свои розовые колени. Он ловил нас в свои малиновые сети. Он бросил нам вдогонку своих рыжих собак. От его яростной нежности мы бежали в темную летнюю ночь.

В нашем купе - дым и разговоры о женщинах. Ночь прильнула к нашему окну, и мы ждем чего-то от ее черной неизвестности.

Говорит Сема, задумчивый солдат:

- Они любят таких, которые валяются у них в ногах и гоняются за ними с ножами.

- Надо спать, - говорит Витька, медлительный, самоуверенный Геркулес. Он сидит у окна, он скрестил на груди руки, к стене откинул голову. Под гимнастеркой каменеют тоскующие его бицепсы.

- Пашка пятый час травит, - говорит Сема. На средней полке он стучит своим костлявым телом.

- Надо спать, - говорит Витька, но не двигается.

- Я говорю, Пашка какой способный. Слышь, студент, сколько прошло?

В купе едут два сержанта и один рядовой. Они везут с собой звонкое слово "дембель". Они возвращаются домой.

Я еду с ними шестые сутки. Я пил с ними водку, я говорил с ними о любви. Мы обожжены одним закатом.

- Прошло четыре часа двадцать минут, - говорю я.

- Видал! - говорит Сема с восхищением. - Профессор. Павел-то!

Они служили в одном взводе. Но Сема не знал, что Пашка может говорить четыре часа подряд.

Пашка Белокопытов стоит в тамбуре с девчонкой по имени Валя. Он стоит с ней пятый час. Она вошла в вагон, когда исчезло солнце и вспыхнул на западе этот красный, нестерпимо красный закат. Тогда Пашка остановил ее в коридоре.

- Пятый час травит, - говорит Сема завистливо.

- Бесполезно, - говорит Витька и тянет с каменных плеч гимнастерку.

Пашка едет к Семе в деревню. Об этом они договорились давно. Семнадцать месяцев назад, осенью, на марше. Сема сказал тогда: "Как в Сочи. В баню тебя свожу, наденем белые рубахи. Как в Сочи". Они обдумали все там, на марше. Витька шел тогда впереди, и он спросил: "У тебя, случаем, нет третьей белой рубахи?" "У меня их как раз три", - ответил Сема. "Не ври, ~ сказал Витька, - ни черта у тебя нету! Ни одной!.. И не нойте здесь под ухом!" И сентябрьская дорога жирно зачавкала под сапогами, грязные, как дорога, облака тащились над самой головой. И серая Витькина спина качалась перед глазами. Впереди неожиданно запевала закричал песню. И эту песню взвод поволок по грязной сентябрьской дороге. Тогда они поссорились. Теперь ночь липнет к окну, и дикие зеленоглазые полустанки отскакивают с нашего пути. Витька заедет к Семе. И наденет белую рубаху. Сема написал матери, чтобы запасла. Три белые рубахи.

- Белоснежные, - говорит Сема, - с запонками - по всей форме.

Неожиданно, как пожар, возникла на нашем пути станция Тайшет. Ночь отпрянула от окна и остановилась под тополями.

На перроне мы увидели Пашку. Девчонку он держал за руки, будто на афише. У ног их валялись чемоданы. Пашка что-то говорил. Она слушала и вытягивала шею испуганно и беспомощно, как птенец, выпавший из гнезда. Потом Пашка перестал говорить и взял ее за плечи. Мимо бежали, запинаясь за чемоданы.

- Витя, ты посмотри, сейчас Пашка целоваться будет, - сказал Сема.

- Бесполезно, - сказал Витька и лег на нижнюю полку.

А Пашка не целовался, Пашка застыл, как на афише. Тогда мы открыли окно, и Сема крикнул:

- Давай! Целуй - не успеешь!

Пашка махнул рукой и отвернулся от вагона. Девчонки Вали из-за его спины не стало видно вовсе.

- Дава-ай! - закричали из других окон. Там ехали солдаты. - Помочь тебе, что ли?

Пашка нагнулся, и мы увидели ее голову - подснежник на выгоревшей поляне.

- Ура-а-а! - заревели солдаты.

Пашка поднял чемодан, усадил на него девчонку и бросился к вагону.

Девчонка Валя сидела на чемодане. Она ждала.

Ждали мы. И ночь, застывшая над тополями, ждала, что будет дальше.

Пашка вбежал и, растопырив руки, заметался по купе.

Он искал чемодан.

- Ты что, Павел? - сказал Сема и положил на чемодан руку.

- Все! Приехал я, ребята! - сказал Пашка и засмеялся и вырвал чемодан.

- Чокнулся, - сказал Витька.

- Приехал! - повторил Пашка, глупо улыбаясь.

- Где тебя ждать? - спросил Сема. - В Чите догонишь?

- Ждать, не ждать, - сказал Пашка с той же улыбкой, - простите, ребята, письмо напишу.

Поезд тронулся, Пашка взглянул на нас дико и бросился целоваться.

- Письмо, - бормотал он, - напишу...

Он расцеловал Витьку, схватил Сему, тяжело и громко чмокнул его в нос, в щеку, в подбородок и выскочил в тамбур.