Где-то там, за горными хребтами, продолжалась кровавая бойня, и молодые полки уходили в небесные поля вечности, а мы жили суетливыми днями и с нетерпением ждали Нового года.
Однажды мама спросила меня по телефону, где я собираюсь встречать праздник?
- Какой праздник? - удивился.
- Алеша, Новый год на носу.
- И что?
- Я хотела, чтобы мы встретили этот семейный праздник вместе.
- Я и ты?
- И Павел Олегович.
- А это кто? - снова удивился.
Мама закричала, что я над ней издеваюсь, что так жить нельзя - в ненависти, что Лаптев (Павел Олегович) готов идти мне навстречу и помогать в будущем.
- О каком будущем речь, мама? - сдерживался из последних сил.
- Тебе надо учиться, Алексей. Есть возможность отправить тебя учиться... Где ты хочешь учиться?..
- В Пензе, мама, в Пензе! - рявкнул я.
- В какой стране, черт бы тебя побрал?!.
- Мама, - проговорил, чувствуя, как кипит моя кровь . - Я согласен встречать Новый год. И нас будет трое: я, ты и Ю...
После этого мама делала только подчеркнуто дипломатические звонки. Наверно, ей не понравился мой тон? Я же так и не понял, что за идея появилась - отправить меня за три моря на учебу? Зачем? Чтобы я гулял по британским стриженным сотнями лет лужайкам, играл в гольф, пил шотландский виски, трахал холодных, как сельдь, фригидных, как треска, каких-нибудь Офелий и делал вид, что исключительно счастлив.
Ху... шки вам, господа! Даже не тешьте себя иллюзиями на этот счет. Я счастлив только в своем родном навозе. В нем родился - в нем...
Трель телефона и разболтанный голос Султанчика рвет меня из теплого и уютного мирка, растлевающего душу, как прошлым, так и будущими перспективами. Мое спасение в настоящем. В движении. В натиске. В свободном духе.
Прыгаю в запорошенную снегом "Ниву", ныне приписанную мне от ТОО, вжимаю акселератор - и отечественный джипик начинает месить грязь и снег в гонке с бессмысленным и жестоким веком.
Понимал, моя горячка не имеет никакого значения, и тем не менее торопился, как на пожар. На пожар я и спешил. Вездесущий и всезнающий Султанчик сообщил: в слободке полыхает притон на Энтузиастах, 66.
И я в очередной раз мог убедиться - время мстит нам за малодушие и предательство тех, кого мы любили. И месть эта уродлива и страшна.
... Огонь пожирал старый высохший картонный домишко. На какой-то миг червленая по цвету, корчащаяся конструкция будто зависла в холодном зимнем воздухе, чтобы потом с мучительным стоном рухнуть, погребая тех, кто уже не жил в этом истрепанном, как лоскутное одеяльце, миру.
Зеваки спорили, сколько заживо сгорело душ - четыре... пять... шесть?.. Они были неправы, наивные миряне, в очистительном пламени сопрели телесные оболочки, а свободные уже души давно перенеслись в иные астралы...
Потом сквозь дым и огонь я увидел: плавится страшная панцирная сетка кровати, а на ней сидит девочка Победа в своем кипенном парчовом платье для выпускного школьного вечера.
Юная и прекрасная Виктория призывно улыбалась мне, отмахивала, словно приглашая на посиделки. В её руке был зажат шприц, наполненный жидким счастьем.
Резкий сигнал неповоротливого авто службы 01 прервал видение. Огонь утихал - выжженное пространство отвратно чадило. Боевой расчет пожарных с невероятной активностью принялся заливать пожарище. Вода била хрустальными чистыми струями, и огонь быстро сникал. Детишки лепили снежки и кидали их в клубы дыма, словно дразня побежденное чудовище.
Девочка Виктория сделала то, что хотела. Она победила и ушла. А я остался, превращаясь вновь в законопослушного бюргера, в замороженного, как хек, обывателя, в пожирателя пельменей.
И эта мысль, продирающая до сшитых кишок, заставила меня притормозить "Ниву" у обыкновенной, малозаметной, островерхой дачи. Я знал, здесь обитал некто Шмарко, вор в законе. Сквозь непрочный забор просматривался дворик, по которому недавно шкрябала лопата хозяина. В доме топили - вился осветленный дымок, похожий на абрис младенца в материнской утробе. На колодезном срубе тускнело перевернутое ведерко.
А не ввалиться ли в гости? Незваный гость, конечно, хуже смерти. Может, буду желанным гостем? С ТТ в руке. Или бутылкой водки? И пока мучился этими вопросами на тропинке вдоль забора проступил бодренький старичок. На ногах валенки в старорежимных калошах, сам прикрыт потрепанным овечьим кожушком, из-под полы выглядывала домотканая рубаха. Заметив машину, нацелился ко мне с детской и наивной улыбочкой. В руке - мятая цигарка. Я тоже усмехнулся - милый старикашка, знакомый мне... Где-то я его видел?..
- Солдатик, огоньку бы, а? - подступился; глаза были как неживые, словно из бутылочных осколков.
- На Энтузиастах, 66 много огня, - пошутил. - Сейчас, батя, курнешь, и потянулся к бардачку.
Это было последнее мое сознательное движение - в беззащитное лицо пыхнула ослепительная вспышка с резким неистребимым запахом... и...
... ни времени, ни пространства, ничего - бесконечная космогоническая пустота, ни малейшего проблеска, ни малейшей надежды, ничего, кроме тошнотворного трупного запаха...
Если это моя смерть, то ощущения весьма неприятные, будто угодил во вселенскую выгребную яму. Что же это такое? И где я?
Невероятным усилием воли заставил сжать пальцы и почувствовал заснеженную планету; ещё одно движение - ничто обретает контуры, мне известные: низкое ночное небо с полощущимися, как занавесочки, облаками.
Вот тебе, Леха, и занавесочки с рюшечками, говорю себе и вспоминаю подозрительного дедка с мертвыми глазами.
Кажется, он больно осерчал на мою шутку про огонек на Энтузиастах, 66, и самым свирепым образом прыснул в зазевавшуюся физию молодца едкую "черемуху", применяемую при разгонах разбушевавшихся демонстраций на 1-ое Мая. А, возможно, дедуля малость обмишурился, приняв меня за кобеля, попортившего его любимую внучку?
Что и говорить, противоестественные дедули обитают в среднерусской лесополосе?
Рассуждая на столь жизненную для себя тему о конфликте поколений, я наконец заставил отравленный организм сесть. Что уже было судьбоносным событием.
Родная ночь окружала меня, как печенеги славянское поселение.
