Хочу задать этот же вопрос и тому, кто это нагадил:

- Эй, ты, счастливый лгунишка, словоохотливый пердунишка, как быть с ними?

Я хочу спросить и читателей этой замечательной заметки:

- Эй, вы, жалкий и рабский народец; эй, вы, верноподданные варварским идеям, ответьте: как быть с ними?

Как быть с вашими сыновьями, регулярно поставляемые вам же в надежных коробах из цинка?

Маленькое деревенское кладбище, похожее на лоскутное одеяльце, сползало в овражек, поросший чахлым и пыльным кустарником. Большинство могил было заброшено - на них темнели бедные деревянные кресты. Живые были слишком заняты бытием и не торопились навестить мертвых.

Мы с Иваном медленно шли по тропинке; за деревьями высеребривалась утренняя речушка. На отдаленном поле пылили трактора.

- Залипухинские, - сплюнул Иван. - Чую, свадябка сбудетца горяча...

- А что такое?

- Женишок Петюха из Залипухино, а мы с ними, как красны с белыми.

- И что?

- Воюем помаленька, - и, отмахнувшись, показал на могилу.

На ней ещё сохранился шалашик из венков. Высохшие цветы казались из жести. В них прятался портрет Вани в застекленном квадрате. Мой друг был юн, чист и вихраст. И смотрел из прошлого дружелюбно и весело.

По словам Ивана, хоронила вся деревня. Бабы и дети ревели, мужики пили, старики кляли иродов-кровопивцев при власти. А толку-то - Ваню не вернуть. И таких как он.

- Лучших выбивають, суки кремлевы, - вытаскивал из сумки бутылку водки. - Помянем раба Божьего?

- Помянем, - сказал я.

- Тебе ж, друже, няльзя, - вспомнил Иван.

- По такому случаю можно.

- Гляди, солдатик... - разливал водку по граненным стаканам. - Для кого жива вода, а для кого...

- Ничего, живы будем, не помрем, - сивуха рвалась из стакана, перебивая все остальные запахи утра. - Пусть земля Вани будет пухом.

- Пусть!..

Я заглотил горький сгусток, и через мгновение почувствовал, как неистовая боль прожигает расплавленным металлом пищевод и кишки; как из легких улетучивается живительный кислород; как край неба, качнувшись, вздергивается, словно воздушная, мне уже знакомая, завеса... и последнее, что вижу: с какой-то необъяснимой стремительностью к моим беззащитным глазам приближаются жестяные, рваные по краям куски мертвой планеты.

Однажды, как рассказывала мама, я в свои первые три года жизни забрел на огромную клумбу роз в ЦПКиО имени Горького. И без страха бродил там, как по прекрасной и благоухающей планете. И со мной ничего не случилось.

Первое, что вижу после полета среди кусков метеоритных потоков, знакомая и родная синь стяга, реющая над головой.

Боли нет - такое впечатление, что нет и меня. Потом слышу далекий тракторный трёкот, шум летних теплых деревьев и голос:

- Леха, ты чего, братан?

- А что?

- Брыкнулся в цветник, - набрякшее лицо человека. - Это я, Иван. Зачем пил-та? Во-о-он поцарапалсь.

Я проверяю щеку - кровавый оттиск розы на ладони. Но боли в кишках нет.

- Ну ты, блин, даешь? - переживает Иван. - Как сейчас-та?

- Ничего, - отвечаю. - До свадьбы заживет.

- Не, - думает Иван. - Сегодня ж свадьба-та?

Казалось, вся деревня готовилась к предстоящему торжеству. Над огородиками тянулся хмелящий дымок - хлопотливые хозяйки наваривали самогон. Поднимая столбы пыли, над местным бездорожьем летали, как ракеты, мотоциклетки и малолитражки. Тормозили у дома невесты, выгружались и снова пылили в соседнее Залипухино. По-видимому, действительно свадьба обещалась быть всенародной.

Мы же с Иваном плелись по деревенским улочкам, останавливаясь у каждого подворья. Старики и старушки внимательно знакомились со мной, виноватились: а мы вот живем, хлеб жуем, а молодые вон... Эх, война-война, будь она проклята вместе с теми, кто её начал, чтобы гореть им вечно в аду, христопродавцам.

Потом мы присели на самодельную скамеечку под скосившимся забором. Иван закурил. В пыли лежали куры, как солдатские пилотки.

- Что-то не так? - спросил я.

- Тут тако дело, Леха, - сказал Иван. - Тебе для ориентаци, так сказать...

- Что?

- Страсти у нас всяки, - пыхнул дымом, посмотрел в небо. - Вообчем, Зинка, невеста нынешня, гуляла до армии с Ваней... И вроде как забрюхатила...

- И хорошо, - сказал я.

- Не очень-та. Ваня в армию, а она с другим. С Петюхой...

- Женихом?

- Ага, - вздохнул. - А тетка Маня, ну, маманя Вани: женихайтесь, а дятя, как уродитца, збираю я.

- И что?

- А Петюха, что дятя его, и Зинка ему об энтом...

- Ну, - почесал затылок, - какое-то у вас латиноамериканское Залипухино?

- А то, - согласился Иван. - Живем вроде у кино. У нас ж бяда, когда энту мандю мылять на экране, коров бабы не доють.

По дороге трещал старенький кургузенький "Беларусь". Измызганный тракторист, чертом прыгая на высоком сидении, проорал нам с веселым исступлением:

- А свадьба пела и плясала. И было этой свадьбе места мала-а-а!..

- Свадебка-то будет мордобойная, - заметил я.

- Это уж, как повернеца, - философски заметил Иван. - Все зависить от людей.

- Люди - наше богатство, - усмехнулся я.

- Как урожай, - уточнил Иван, - в закромах родины.

... Встречал нас брёх дворняжки - мелочилась под ногами, когда мы проходили по летнему дворику. Иван гаркнул:

- Цыца, Цезарь, мать твою римску так!

Песик чихнул, и наступила тишина - мы прошли к дому. Он был старым, краска облупилась и висела лохмотьями.

- Тетка Маня, - крикнул Иван, - энто мы!

- Кто там? - дверь скрипнула. - А ребята, - на пороге появилась женщина небольшого росточка с покрытой темным платком головой, похожая на школьную сельскую учительницу. Впрочем, она ею и работала. Лицо было неестественно постаревшим.

- Это Алеша, тетка Маня... А хозяин-та где? На уборке?

- Да, - протянула руку. - Здравствуй, Алеша.

Рука мамы моего друга была холодна, как Город, где погиб её сын.

Потом я один сижу в сумрачной комнате. Это комната Вани Стрелкова. Он здесь жил. На стенах - любительские фотографии. Окно задернуто шторами, и от сумерок фотографии кажутся размытыми. Как наши судьбы.

Мы с Ваней дали слово друг другу, что если вдруг что-то случится... Это немилосердно к живым, но это нужно им, павшим... Это нужно тем, кто выжил и вернулся из того, простреленного мира.