К счастью, полемика не получила достойного продолжения: на экране появилась необходимая информация. По утверждению «закрытой», электронной программы МВД, интересующий нас гражданин Осип Самуилович Трахберг, 1917 года, благополучно проживал в центре нашей любимой столицы.

— А этот ровесник революции наш ли? — выказал я сомнение.

С кавказской горячностью меня убедили, что старый папарацци, сделавший с помощью фотоаппарата «Русь» исторический снимок: товарищ Лейба Давидовича Троцкий верхом на молодой кобыле по прозвищу Ибарурри, именно тот, кого мы ищем. Я пожал плечами: ну, если Министерство внутренних дел знает даже о вышеупомянутой в скрижалях истории знаменитой кобыле, то тогда, действительно, какие могут быть сомнения?

Когда мы покинули контору по заготовке фруктового силоса для терпеливой, как Ибарурри, народной массы, я поинтересовался у своего товарища: почему мы раньше не могли воспользоваться информационной поддержкой того, кто верит в Мировой космический разум? На что получил неопределенный ответ: мол, зачем беспокоить уважаемых и занятых людей по любому вздору. Я обиделся: то есть мы занимаемся чепухой? (Употребив, разумеется, более экспрессивное словцо.) Да, отвечал князь Мамиашвили, мы занимаемся этим самым, если соотносить нашу мелкую сумятицу с глобальной коммерческой деятельностью «земляков». Я возмущенно фыркнул: фру-фру-фрукты, тоже мне бизнес… Сосо сделал вид, что мои чувства по данному вопросу его нисколько не волнуют; лишь многозначительно буркнул:

— Не буди лихо, пока тихо.

Мой товарищ ошибался: дизельные моторы рефрижераторов с бананами, ананасами и папуасами ревели, как стадо кастрированных африканских слонов в брачный весенний период. Окутанные сиреневым удушливым смогом мы трусцой пробежали к «Шевроле» и десантировались в него, чтобы снова стартовать в незнакомое.

Признаться, меня смущала та простота, с которой нам удалось добыть адресок господина Трахберга. Более того, зачем мы вообще к этому старому хрычу обращались, если выясняется, что через компьютерную сеть можно узнать о любом персонажи нашей современной трагикомедии?

— Вано, — обиделся мой боевой товарищ. — Думаешь, я такой дурак, да? И баксы печатаю за амбаром, да? Слыхал, как я… того… выражался?..

— Когда?

— Когда договаривался.

— Ну и что?

— А то, что все не так просто, генацвале, — проговорил Сосо с заговорщическим видом.

Я отмахнулся — такое впечатление, что контора по цитрусовым занимается подготовкой вооруженного переворота в одной из бывших «банановых» союзных республик. В ответ — притворный смешок князя, на который я не обратил внимания. Слишком был занят собой и проблемами проходящего дня. У меня возникло ощущение, что мы топчемся в сумрачной передней, а дальше нас, непрошеных, не пускают. Кто у нас такой ревнитель и борец за чистоту в квартире образцового коммунистического проживания? Тут я, вспомнив об утренней уборке и своих поисках известных фотографий, полюбопытствовал у Сосо: не цапнул ли он случаем карточки, где запечатлены «секс-потешки» нашего банковско-политического истеблишмента?

— Вано, у меня традиционная сексуальная ориентация, — напомнил мой товарищ.

— И прекрасно, но дело в том… негативы и фотки… фьюить.

— Как это… фьюить?

Пришлось перейти на общедоступный слог, мол, спи()дили фотографии самым бесцеремонным образом. Кто и зачем? Я бы сам хотел ответить на эти вопросы, князь. Эх, граф, чувствую, не доживем мы до окончательной и безоговорочной победы капитализма. Как не дожили до победы коммунизма, вспомнил я прошлое. Были рядом с ним, вздохнул Сосо, водка четыре двенадцать, колбаса два двадцать, метро — пятачок; хорошо! Чего не хватало? Зрелищ, ответил я, хотели и получили, и это только начало, будет нам всем ещё кроваво и весело…

С этой оптимистической директивой нашего ближайшего будущего мы припарковали автомобиль в тени здания имперско-социалистического величия тридцатых годов и неспеша направились в гости к ровеснику революционного переворота. Дом хранил следы былого величия — на фронтоне замечались пышнотелые гипсовые наяды с крутыми бедрами и прочими прелестями; очевидно, это были ударницы колхозного движения, превратившиеся по прошествию времени в полунагие естества. В подъезде присутствовал привычный запах разложения и старости. Дореволюционный лифт лязгал железом, как гильотина. Мы решили не пользоваться этой громоподобной западней и по лестнице поднялись на третий этаж. Дверь, где обитал наш добрый знакомый, была затянута линялым дермантином. Я утопил кнопку звонка — треснутый звук пробежал по квартире, как песик, норовящий лаем обрадовать жильцов неожиданными гостями. Тщетно. Тишина и покой. Сосо присел у замочной скважины, словно пытаясь рассмотреть кишечный тракт квартиры.

— Ты чего, князь?

— Запашок, — зашмыгал носом. — И очень даже запашок.

— И что, — продолжал не понимать я, — хочешь этим сказать?

— Сейчас кое-что скажу, — и забряцал связкой ключей, — и покажу.

… Сладковатым запахом смерти была пропитана тесная прихожая и комната, заставленная громоздкой дубовой мебелью и книжными полками. Под высоким потолком плавала огромная рожковая люстра; подобные можно встретить на древних станциях метро. Под ней на бельевой веревке болтался высохшей египетской мумией старичок. Я тихо выматерился, как будто находился в синагоге: опять, блядь, опоздали. Знать бы кто издевается так над нами? Не Мировой ли космический разум? Нет, это дело рук людишек. Тряпичное тело Оси Трахберга напоминало куклу на прочной леске солипсического кукловода.

— Денька три… в свободном полете, — заключил Сосо, прогуливаясь по квартире. — Красиво подвесили.

— Будто в назидание потомкам, — сказал я.

— А потомки — это мы?

— Не знаю, — на письменном столе россыпью валялись фотографии — мазки счастливых мгновений для тех, кто доверился старому папарацци на городской площади, не подозревая, что он уже читает, скажем красиво, «книгу Мертвых». — Но чувствую, что вся эта зачистка связана со снимками…

— Твоими, Ёхан Палыч?

Я пожал плечами — во всяком случае, такое впечатление, что сторонняя агрессия началась именно с той исторической встречи у фонтана. Двух папарацци. Фотоснимки вызвали горячку у тех, кто прислал господина Трахберга. Другого объяснения «зачисткам» я не нахожу. Однако смертоносный смерч, втянувший в свою воронку чужие жизни, умчался от нас в сторону. Почему? Не представляем больше никакой опасности?

— О чем ты, Вано? — не понимал моих мучений князь Мамиашвили. — Кроме голых задов, я ничего такого не приметил. — И пошутил. — Я бы тебе, порнограф, премию Тэффи в зубы: за голую правду жизни, понимаешь…

— Ее дают другим порнографам, — огрызнулся я. — Мне до них, как маленькой рыбки до большого таракана.

Сосо похвалил меня за самокритичное отношение к любимому делу, и на этой беспечной ноте мы покинули затхлый мирок, провонявший запахом сладких цитрусовых. И, уже выйдя на улицу, я понял, что отныне знаю, как пахнет в раю. Там разит прелыми бананами. И так, что выворачивает ангельскую душу наизнанку.

Однажды, когда я, молоденький спецкор, бегал по любимому городу в поисках сенсаций и положительных современников, то нечаянно наступил на голову работяге — тот неосторожно вылезал из люка канализационного коллектора. Дядька был прост, как классик, и на вопрос: «А что такое для вас счастье?», доверчиво ответил: «Ааа, вылезти обратно, сынок…»

Теперь, когда я влезаю в какие-нибудь скандальные истории, а после оттуда выбираюсь, изрядно помятый, то вспоминаю канализационного трудягу. Однако нынешняя история случилась чересчур кровавой, чтобы радоваться успешному её завершению. Мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться обратно. Пока мы, потеряв все ориентиры, плутаем во мраке. И, кажется, нет никаких шансов выбраться из выгребной ямы нашей прекрасной действительности. Под ногами хлюпает кровавая жижа и хрустят кости наших павших соотечественников. Но должен быть выход из черного и мертвого туннеля, иначе жизнь теряет всякий смысл.