По поводу рукоплесканий, конечно, сладостный брёх, а вот то, что кричали восторженно, это чистая правда. Я почувствовал себя свободолюбивым фрондером и расправил плечи, чтобы крикнуть в ответ, мол, ещё взойдет и над нашей помойкой, товарищи, заря пленительного счастья, да меня затолкали в милицейский уазик, пропахший бензином, кирзой и пылью.

Через несколько минут за грязным и зарешеченным стеклом мелькнул родной дворик с местными достопримечательностями: общей парашей, беседкой и расколоченным столом для игры в настольный теннис. Знать бы, чья подача и какой счет? Впрочем, счет известен: 1: 6 в нашу пользу, не считая подозрительной смерти г-на Брувера.

Кто бы мне объяснил, что происходит? По чьей вине такая кровавая фиеста? Раньше ко всему происходящему относился легкомысленно и даже с малой долей юмора. Однако восемь трупов за сутки - это уже не смешно. Особенно, если их повесят на мою шею. А такой ретивый служака, как г-н Рушалович, сделает это с превеликой радостью и душевным удовольствием.

Проклятье! Что делать? Может, дать деру? А как дать деру - рядом и напротив три бойца с плакатными лицами отличников боевой и политической подготовки. Пристрелят, и ничего им не будет, даже наградят медальками "За мужество IY-ой степени" в геральдическом Георгиевском кремлевском зале.

Снова глянув в окошко, обратил внимание на странное обстоятельство: милицейская камера на колесах направлялась не в центр столицы, а совсем наоборот - за город. Что за епц-перевертоц такой? Петровку, 38 перевели на шоссе Энтузиастов, и забыли сообщить всему обществу потребителей? Как говорится в подобных случаях, бойтесь подделок.

- А куда мы так летим? - осторожно интересуюсь я... - Не в санаторий ли "Волжский утес"?

- Гы-гы, - радуются бойцы моему пророчеству и больше ничего не говорят, бараны в бронежилетах.

- Сто баксов, - совершаю ошибку. - За информацию.

- Баксы, - оживляются трое, точно балерины Большого театра после первых бравурных тактов марша Турецкого. - Покажи-ка зелень, дружбан?

- Сначала информация, - стою на своем, хотя сижу.

- Давай бабки, сука, - один из мародеров замахивается прикладом АКМ.

Я понимаю, что сделал оплошку, и её немедленно надо исправить любой ценой.

- На, - и наношу разящий удар в трапециевидную челюсть.

Второго мародера успеваю садануть локтем в незащищенный кадык, а вот третий лягает меня спецназовским бутсом в пах, а после - прикладом в голову. И звезды зажигаются во мне, как на ночном небосклоне города Сочи.

Ох, верно, сказал поэт Владимир Владимирович Маяковский: если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно.

Я почувствовал себя зарождающейся галактикой. И понял всех женщин мира, орущих благим матом при рождении детенышей своих.

И пока я сочувствовал прекрасной половине всего человечества, озверевшие моим вызывающим поведением бойцы плясали на моем теле зажигательный рэп, выхаркивая все, что они думают о хаме и наглеце.

И я их прекрасно понимал: ждешь сотенку, а получаешь удар в должностное рыло. Так и я: мечтал о миллионе, а получаю миллион совсем другого.

Обидно, когда твои надежды рассыпаются в прах. Хотя нужно винить только самого себя: разве можно забывать в каком удивительном волшебном краю мы все проживаем - в краю не сбывшихся надежд. Таков наш удел. И поэтому надо терпеть, и любые пинки власти принимать за благо.

IY

Наши соседи по общему планетарному трехмерному дому - китайцы, которые, кстати, изобрели порох, говорят: не дай Бог, жить во времена перемен. И они правы: такое впечатление, что все мы, жители РФ, попали в гигантский механизм, где крепко ошкуриваются наши жизни. Работает эта государственная машина подавления личности исключительно на энергоемкой гемоглобином крови своих граждан. И мало кому везет вырваться без потерь из этого страшного приспособления державного управления.

...Чувствую знакомый солоноватый запах, и вспоминаю его - кровь. В детстве мы дрались до крови, и этот запах мне хорошо знаком. Детство закончилось, откуда тогда этот запах? Ощущаю боль, она конвульсиями возвращается в поврежденное тело и начинает рвать его на куски. Может, меня выкинули из брюха самолета с десяти тысяч метров и без парашюта? "Парашют оставлен дома, на траве аэродрома"?

Последнее, что помню: грязный, зарешеченный осколок неба в оконце уазика, в котором трое омоновцев старательно и строго выполняли приказ. Чтобы человек лучше думал, его надо тузить бутсами и бить прикладами АКМ.

Подозреваю, я не понравился милицейскому руководству, в частности, господину Рушаловичу и меня решили примерно наказать. Или готовили для беседы по душам? С окровавленным мешком, где гремят кости, проще говорить? И договариваться?

Вместе с болью вернулось и такое понятие, как время. Его не было, когда находился в беспамятном свободном полете. Он происходил в мутноватой и беспредельной субстанции. Не находился ли я в отстойнике, куда попадают проблемные, скажем так, души. Не завис ли в буквальном смысле слова между небом и землей? А вдруг возникла полемика меж лучистым нашим Всевышним и вечным его саркастическим Оппозиционером в кармином кушаке? Спорили-диспутировали-полемизировали, да так и не решили, куда отправить мою грешную душу. И в результате: возвращена она в прежнее место проживания, как дембель домой после армейской службы.

Почему? Думаю, я ещё не сыграл своей главной роли в данной драматической постановке, и великие Демиурги вновь вытолкали меня взашей на освещенные сценические подмостки.

Резкий свет в глаза: две военизированные фигуры, решившие полюбопытствовать моим полутрупным состоянием.

- А ты бодрячок, служба, - смеются. - Подъем, - берут под руки. - Сам ножками топай. Топ-топ, топает малыш, - издеваются.

Тревожа битый скелет, поднимаюсь на ноги. Каморка без окон покачивается корабельным кубриком. Меня подталкивают к умывальнику. Подставляю голову под клювик крана, освежая воспаленные мозги и разбитое лицо.

Пью живую хлорированную водицу и, с каждым глотком наполняясь жизненной энергией, ярюсь от желания мстить. Су-у-учье племя! Растерзаю до молекулярных! до кровавых! до шариков! Разорву в клочья! Раздеру в шматье! Вырву кишки и намотаю на карданный вал своей ненависти-и-и! И-и-их!