Интерес к этому разделу был на Кавказе велик еще со времени Зелимхана, знаменитого абрека, терроризировавшего в течение нескольких лет имущее население Владикавказа, Грозного и полицию аулов и городов. Этот атаман, принимая в свою шайку новых абреков, требовал от них клятвы в известной степени революционного содержания: "Клянемся, что белое -- черное, а черное -- белое и что реки текут не вниз, а вверх". Этой фразой Зелимхан, видимо, хотел сказать, что построение существующего государственного строя считает неправильным и что его нужно перекроить до основания. Зелимхан совершал дерзкие налеты и однажды ограбил Кизлярское казначейство. За его голову царское правительство предлагало большие деньги, но абрек был неуловим.

Позднее, уже после революции, я видел у Константина Гатуева найденную им в одном из чеченских аулов печать Зелимхана. Знаменитый абрек был настигнут отрядом подполковника Кибирова и убит в неравной схватке.

Получив шесть ранений, абрек продолжал отстреливаться, и лишь седьмая пуля сразила его.

Позднее Константин Гатуев стал профессиональным писателем, автором книг "Гага-аул", "Осада Найората", "Ингуши" и др. Он написал и сценарий о Зелимхане. Картина, заснятая "Мосфильмом", прошла на экранах с большим успехом.

Так вот, однажды, явившись в редакцию, Киров и Гатуев потребовали у издателя увеличения авторского гонорара на две копейки за строчку. Казаров категорически отказался. Тогда наши юные газетчики, зная, что если они не напишут статьи и фельетоны, то завтра газета ни при каких обстоятельствах не выйдет,-- объявили забастовку. Каково же было их удивление, когда на следующий день "Терек" вышел с прекрасной передовой статьей, отличным фельетоном, и даже "Убийства и грабежи" были занимательны. Забастовщики с повинной вернулись в редакцию на работу, и Казаров, смеясь, рассказал о том, что передовую он перепечатал из "Самарских ведомостей", фельетон из саратовской газеты, а "Убийства и грабежи" выдумал сам.

Но вернемся к повествованию.

Константин Гатуев, шатен с бледным лицом, высоким лбом и ясными серыми глазами, был старше меня лет на десять. Подойдя ко мне в городском саду, он спросил:

-- Ну, что поделываешь и как жить думаешь? Этот вопрос меня озадачил -уже несколько месяцев я думал над тем, что же будет со мной дальше, что мне предпринять...

-- Полагаю, в ближайшие дни меня мобилизуют в армию,-- ответил я.

-- В Добровольческую армию, так нужно понимать?

-- А в какую же, Костя, если я нахожусь на территории белых?

-- Пойдешь воевать против своих, за романовское дерево, сгнившее на корню, и за "единую неделимую"?

-- Не от меня же это зависит. Сам понимаешь, какое сейчас время.

-- Вот что, дружище. Ты знаешь мои убеждения или, возможно, догадываешься о них. Болезнь не позволяет мне делать то, что должен делать большевик. ТБЦ сковывает меня. Нужно махнуть через всю астраханскую степь, а степь эта голая, пустынная, голодная...

-- Ты хочешь, чтобы я?..

-- Необходимо срочно выполнить одно задание Сергея Мироновича. Я говорю с тобой так откровенно потому, что оба мы осетины, а наш народ никогда никого не предавал... У тебя в Саратове мать и младший брат Ростислав, поезжай к ним.

-- Как, через фронт?!

-- Вот именно, через фронт. По пути выполнишь поручение Сергея Мироновича. Правда, для такого шага необходима некоторая подготовка...

-- А именно?

-- Тебе нужна будет попутчица, у которой якобы погиб брат - офицер за Георгиевском, где-нибудь в районе Святого Креста. Она едет на могилу брата. Ты -- жених и сопровождаешь свою невесту. Это очень важно -- чтобы была девушка. Белые могут тебя обыскать, а женщин без дела они не трогают. "Вежливенький" народ -- белогвардейские офицеры.

В тот день была решена моя судьба, а на другой -- и ваша, милая, славная Лида.

Вы помните, мы познакомились в городском саду. Вы сидели одна на скамейке и тихо плакали. Я поинтересовался, что у вас за горе, и вы рассказали мне, что отказались эвакуироваться в Сербию со своим институтом, а начальница поставила вопрос о вашем исключении.

-- Куда же вы хотите ехать? Или думаете остаться здесь, в этом городе? -- спросил я.

-- Я хочу домой, в Полтаву! Свою родину я не променяю ни на какие блага, -- ответили вы и разрыдались.

Вечером мы опять встретились. Я предложил вам идти со мной через фронт и пятисоткилометровую степь в Астрахань, а затем в Саратов, откуда вы уже сравнительно легко могли добраться до Полтавы.

Эту ночь мы провели в уютной квартире Кости Гатуева. И пока вы спали, жена Константина зашила в ваше пальто план расположений войск на территории белых и доклад о военно-политических событиях на Северном Кавказе. Вот о чем я хотел рассказать вам, дорогая моя сообщница. В то время, милая Лида, вы оказали революции немалую услугу! Мне в Астрахани, в политотделе 11-й армии, выдали тогда о моих заслугах официальную бумагу за подписями Кирова и Квиркелия, а о вас забыли. Это, конечно, несправедливо. Ведь если бы вас обыскали в Георгиевске, где на станции курсировал бронированный вагон - штаб генерала Эрдели, или же тот офицер, выскочивший без шапки из окопа под Воронцово-Александровском, заподозрил бы неладное, то на первой же березке или яблоне... Но нам посчастливилось благополучно пересечь линию фронта и попасть в объятия златокудрого Хаджи-Мурата Мугуева.

Вспоминаю наш ночной переход через линию фронта у старой мельницы: помните, мы дождались, когда луна зашла за тучку, и пошли по шаткому скользкому мостику, у которого не было даже перил. Вы шли впереди со своей шкатулочкой, в которой хранили свои сокровища: письма от гимназиста Васи Голубева и две секретки, переданные вам на балу кадетом Алмахситом Хуцистовым. Странная память -- она хранит такие мелочи: письма были перевязаны розовой, а секретки голубой ленточкой.

Неожиданно луна вышла из-за облачка, с бугра нас заметили казаки и открыли по движущимся через мостик мишеням сначала ружейный, а потом пулеметный огонь. Пули, просвистев над нашими головами, с хрустом врезались в тонкую ледяную корку, покрывавшую речонку. Но вы шли гордо со своей драгоценной ношей - шкатулкой и даже не попытались вернуться под защиту старой мельницы. Наконец мы перешли мостик и перебежали мимо штабелей бревен в улочку села, занятого красными. Нас окликнули часовые и повели в штаб. И вот тут-то нас встретил Хаджи-Мурат Мугуев. Он, как и я, был уроженцем станицы Черноярской. Этот веселый коренастый человек с копной золотых волос на голове и в очках держал тогда в своих руках пульс всей астраханской степи, Кизляра, Георгиевска и других пунктов по линии фронта. Были у него люди, работавшие и за пределами Одиннадцатой армии, в тихих казачьих станицах и хуторах. Все сведения стекались к нему, как ручьи в полноводную речку, и маленькая карта, лежавшая у Мугуева на столе, была, пожалуй, самой точной и верной. От Мугуева мы узнали, что 19 января передовые части Одиннадцатой армии заняли Святой Крест и что находившийся там отряд под командованием полковника Панченко разгромлен, и теперь путь на Георгиевск для Красной Армии открыт.

Позднее Хаджи-Мурат Мугуев, как и Константин (Дзахо) Гатуев, стал писателем и в одной из своих книг описал это наступление. Встретил нас Хаджи-Мурат радушно, я бы даже сказал, ласково. Вероятно, он уже знал о цели нашего путешествия, поэтому ни о чем меня не расспрашивал. Сказал лишь, что насчет подводы уже распорядился и что на каждом этапе нам будут менять лошадей и верблюдов.

Но прошел час, другой, а обещанной Хаджи-Муратом подводы все не было. Вы, милая Лида, за это время успели подружиться с хозяйской дочерью и, сбросив пальто, пошли с ней в ее комнату. Воспользовавшись удобным моментом, я распорол по шву подкладку, вынул заветный пакет и переложил его в свой боковой карман. Аккуратно, насколько это мне удалось, я зашил подкладку вашего пальто и пошел в штаб к Мугуеву узнать насчет подводы. Где-то вдали гремели одиночные выстрелы, иногда переходившие в недружные залпы. Вдоль заборов и хат гуськом бежали красноармейцы с винтовками наперевес. Положение было серьезное: еще в Нинах мы с вами знали, что Святой Крест неоднократно переходил от белых к красным и от красных к белым.