Мысли ее, естественно, обратились к фабрике. Она поставила вопрос: на каких станках там работают, давно ли они служат? Двадцать пять, а то и тридцать лет. А как известно, АПТО - международное акционерное общество. Какими же станками оборудованы его фабрики в Германии и в Америке? Сколько времени пользуются ими? От двух до пяти лет. И Пьеретта стала сравнивать производительность станков... "Ну вот... Хорошо..."
- Так почему же тогда АПТО, - сказала она, - все же заставляет нас работать на этих устаревших станках? Потому, что заработная плата у нас ниже, чем у немецких и американских рабочих, и потому, что мы соглашаемся жить в худших условиях, чем они. АПТО платит нам так мало потому, что ему выгоднее, чтобы мы работали на устаревших, малопроизводительных станках, чем покупать для фабрики новые машины. Мы с вами для АПТО дешевый вьючный скот, так же как итальянцы и африканцы!
А в заключение она сказала, что для крупных международных монополий и французы, и итальянцы, и североафриканцы, и немцы, и даже американцы словом, рабочие люди любой национальности - просто дешевый вьючный скот.
- Объединимся же все в борьбе против мировых монополий, против всех и всяческих АПТО, которые готовят новую войну и насаждают фашизм, чтобы еще больше эксплуатировать нас.
Под бурные рукоплескания Пьеретта сошла со сцены и села рядом с Миньо. Заключительные слова своей речи она произнесла очень громким голосом, но ей стало стыдно этого ораторского приема, и она покраснела. Щеки ее еще горели, когда она села за наш столик.
- А ты почему не аплодировал? - спросила Натали Филиппа Летурно.
- Я тут волей-неволей являюсь представителем АПТО, - ответил Филипп. Не могу же я смиренно подставлять и левую щеку, когда меня ударили по правой.
- АПТО вовсе не ты, а я, - возразила Натали.
Она хлопала в ладоши, пока не выбилась из сил.
- Я строго осуждаю АПТО, еще строже, чем эта малютка, - продолжал Филипп. - Но у нее очень упрощенный подход к делу. Прежде всего неверно, что немецким рабочим платят больше, чем французам...
- Ну вот, сразу видно хозяйского сынка, - прервала его Натали.
- А ты кто? - вскипел Филипп.
- Я - Эмполи. С четырнадцатого века все Эмполи были банкирами. Бернардо Эмполи довел герцогов Медичи до разорения. А когда банкротство грозило Карлу Пятому, его спас Джулио Эмполи. Эдинбургские Эмполи повелевали в Шотландии гораздо чаще, чем английские короли. Моя нью-йоркская тетушка вышла за Дюран де Шамбора, и у нее теперь атомные заводы. Я принадлежу к одному из семейств, которые правят миром.
Она резко повернулась к Филиппу.
- Для меня ты "простолюдин", такой же простолюдин, как любой из этих парней... А черноглазой я аплодировала, потому что она мне нравится...
Она налила коньяку себе и Филиппу и, подняв рюмку, заглянула ему в глаза. Бутылка была уже почти пуста.
- За твое счастье! - сказала Натали.
Она залпом выпила рюмку. Филипп тоже поднял рюмку и одним духом выпил коньяк. Взгляды их встретились. Глаза у Натали чуть потускнели, на щеках горели красные пятна.
- Ты мне тоже нравишься, - глухим голосом сказала она. - И ты это прекрасно знаешь... Хочешь, повторим?
- А к чему это привело? - бросил Филипп.
- Тогда мы оба были пьяны.
- Мы нравимся друг другу только в пьяном виде.
- Мне ты нравишься во всяком виде, - сказала она.
Послышался холодный голос Бернарды, донесшийся как будто издали.
- А я? - спросила она. - Что же мне-то остается делать?
Натали быстро повернулась к ней.
- Компаньонки не имеют права голоса, когда речь идет о серьезных делах.
И она снова обратилась к Филиппу.
- Любопытная штука, - сказала она, - это влечение семейства Эмполи к представителям вашего семейства: у моего отца - к твоей матери, а у меня к тебе... Непременно поезжай в Америку, уверена, ты сделаешь там карьеру через мою тетушку Эстер.
И, помолчав, она добавила:
- Наверное, твоя матушка как раз об этом и мечтает.
Поднявшись со стула, Филипп искал кого-то взглядом на другом конце зала. Потом наклонился к Натали.
- В конечном счете я предпочитаю черноглазую, - сказал он. Черноглазая лучше.
Оркестр заиграл медленный фокстрот. Пары еще не начали танцевать. Филипп пересек по диагонали весь зал, направляясь к столу с красными гвоздиками. Он был высокого роста, с массивными плечами и толстой шеей, как у всех Летурно. Движения его отличались непринужденностью, совершенно естественной для молодого человека, видевшего начальство Только за родительским столом. Несмотря на выпитый коньяк, он шел твердой поступью, настолько он чувствовал себя хозяином в этом городке. Все следили за ним взглядом.
Подойдя к Пьеретте Амабль, он склонился перед ней и пригласил танцевать.
Пьеретта медленно подняла на него свои большие черные глаза.
- Благодарю вас, я очень устала. Сейчас не могу танцевать, - сказала она.
Филипп еще раз поклонился и, с прежней непринужденностью пройдя через зал, вернулся на свое место. Натали разлила коньяк по рюмкам.
- За твою черноглазую, - сказала она.
- У нее в самом деле дивные глаза, - заметил он.
- Почему ты не пошла с ним танцевать? - спросил Миньо.
- Потому, что он мой хозяин, - ответила Пьеретта.
- Мы устроили бал не только для рабочих, - поучал Миньо. - Мы пригласили все население Клюзо. Зачем же делать различие?
Пьеретта встрепенулась.
- Ты окончательно поглупел! - воскликнула она. - Как же это я завтра буду защищать интересы моих товарищей и сражаться с директором по кадрам, если нынче вечером я буду с ним любезничать?
- Она верно говорит, - поддержал старик Кювро.
- По-моему, у вас обоих неправильная точка зрения, - возразил Миньо.
- Тогда пойди и пригласи его подружку, - сказала Пьеретта.
- Я не умею танцевать, - ответил Миньо.
Пьеретта кивнула Красавчику, он пригласил ее, и они пошли танцевать.
Филипп Летурно, Натали Эмполи и Бернарда Прива-Любас возвратились в особняк около часу ночи.
Когда Филипп получил назначение на фабрику, дед отдал в его распоряжение флигель, где прежде жили сторожа. Их уволили, как только Франсуа Летурно отошел от дел, продав свою фабрику АПТО; оставив при себе из всей прислуги одну кухарку, старик жил в главном корпусе, который называли "замок". Здание это, имевшее больше двадцати комнат, не считая мансард, было построено в восьмидесятых годах прошлого века, в пору наибольшего процветания предприятий Летурно. Старик занимал только нижний этаж; все остальные комнаты с 1925 года были заперты; ставни там отворялись только раз в году в день генеральной уборки, и для такого случая директор АПТО посылал бывшему владельцу фабрики на сутки двух уборщиц.
