Побежал Егоров к Пурале, велел ворота запереть, никого не выпускать и не впускать, потому что в больнице произошла великая кража - пять тысяч рублей денег.
Вот запер Пурала ворота, стоит с винтовкой, ни фельдшера, ни сестриц с работы не выпускает. Кохман не ушел, хотя у него был револьвер.
Надо сказать, больница-то стояла на пригорке, на окраине селения и окружена была высокой стеной. Вот с этой-то стены и кричит Егоров проходящим по базару, чтоб позвали уполномоченного ГПУ и председателя Райсовета. Им говорит со стены, что обнаружен случай легочной чумы, чтоб немедленно послали шифрованную телеграмму в Бейбат наркомздраву, а что он сам заперся в больнице, и чтоб ее моментально отделили от селения.
Первым делом пришел из погранохраны батальон, оцепил больницу. Таким образом изолировал ее совершенно.
И вечером в чайхане, спокойно покуривая териак, седой гайдар Али, поглаживая бороду, говорил, что, конечно, дервиш - эмиссар английского падишаха, откуда могут быть в больнице такие деньги.
С утра опять скрипели арбы и пели кочевники, пригнавшие баранту.
Из центра прибыл эшелон и двойной цепью окружил все селение. В больнице все узнали в чем дело. Первым заболевает доктор Кохман.
Фельдшер пытается перелезть через стену и спастись. Егоров его настигает и убивает.
А подошедшие части велят жителям выйти нагишом, ничего не брать с собой, и все дома сожгли из огнеметов, жителей вывели в карантин. Через шесть дней в больнице все умерли, все трупы по приказанию Егорова были вынесены во двор. Так Егоров умер последним. Тогда трупы сожгли из огнеметов, а больницу окурили газом.
Конечно, такого врача забыть нельзя, вечная ему наша благодарность. Конечно, после смерти, Егоров был награжден орденом Красного Знамени, семья получила единовременно десять тысяч рублей и пожизненно оклад жалованья.
- А я там потерял невесту, - неожиданно закончил пограничник.
За этим же длинным столом говорил царский солдат комсомольцу:
- На охоту мы иногда ходили, белок, ворон стреляли, а чтоб неприятеля никогда. Как придешь с разведки, идешь на охоту белок, ворон стрелять. Был у нас подпрапорщик, имел все четыре степени креста и все четыре степени медалей. Вот были мы в разведке. Как малейший шорох - все валились. Слышим кричит он. Слева, немец! Все мы и убежали и подпраподщик вместе с нами. Остался один прапорщик.
Вернулся он из разведки.
- Как вы смели начальника бросить?
Стал бить по морде.
Он вообще бил по морде.
В разведку пошли и прапорщика шлепнули. За ноги взяли и тащили. Голова по камням - так-так-так. С берега Двины сбросили. Храбрый был, гадина. Всем велит прятаться, а сам не прячется. А за то убили, что бил по морде. Там убить было простая музыка. Во время наступления ни черта не увидишь. Отправили этого офицера в Черниговскую губернию на родину, поповский сынок. А знаешь, какое наказание на фронте было? Если солдат провинится, то ставит его под ружье на окопе открыто, стреляй, немец! А немец знал, никогда не стрелял.
За этим же столом сидел Локонов. Перед ним лежала раскрытая книга.
- Что вы читаете, - спросила незнакомка.
- Сказки Щедрина.
- Как вам не стыдно, взрослому человеку сказки читать, - возмутилась девушка.
Локонов посмотрел на нее и на ее значок ГТО.
- Это политические сказки, - ответил он.
- Тогда другое дело, - сказала девушка. - Я из пятидесяти сорок пять попадаю в мишень, - продолжала она, хотела бы я спуститься на парашюте. Вы никогда не спускались? - спросила она.
- Не спускался, - вместо Локонова ответил задумавшийся Клешняк. - В то время у нас парашютов не было. Это теперь аэропланы все, прежде, в партизанской войне, конь все. И победу принесет, и от плена избавит. Сами голодали, а своих коней кормили.
- Конь и в будущей войне будет нужен, - сказала девушка. Я это знаю, я на коне умею ездить, обучалась.
- Э, черт возьми, - сказал Листяк, оглядывая удовлетворенно длинный стол. - Вот тут проходил я мимо санатории, дюже хорошо быть доктором. Он над своим обидчиком, что ведьмак может подшутить, он не станет палить из револьвера, панику делать. Всего лучше быть хирургом, так мыслю. Жил в Таганроге хирург, Листяк подмигнул всем собравшимся. - Заметил, что жинка ему изменяет, уехал будто дня на три, а сам тайком вернулся. Входит тихонько в спальню, видит, жена с любовником обнявшись спит. Дал он им еще снотворного, вынул инструмент из желтенького чемодана, злодея своего выхолостил, зашил шелковой ниточкой все как полагается, и ушел, как будто его и не было. Мыслю так. Солнышко светит. Просыпается парень, глаза протирает, чувствует резь. Взглянул, что за неприятность, и обмер понять никак не может.
- Не с тобой ли это произошло? - толкнул парень Листяка. Глуховатый помощник машиниста, бывший клепальщик, работающий на 5-м ГЭСе, стараясь, чтоб слышали все, рассказывал своей жене. - Вот мы во дворце теперь, а прежде? Ты не знаешь, молода. Фабричные при Александре III-м, что черти жили, а вот такие девчоночки, как ты, еще плоше жили. Возьмут пару селедок - в кипяток. Сварят этот кипяточек, похлебают - вот и обед весь.
Раньше ручная работа была, раньше все пердячим краном поднимали. Чернорабочий получал, поднять и бросить, шесть гривен в день. Вот и живи! - он обвел глазами окружающих. Попотчуешь старшого и не раз, последнюю шкуру сдирает с человека. Потом он и взял меня к себе - сорок пять рублей.
Опьяневший помощник машиниста, сидя прямо, как бронзовый истукан, смотрел на сновавших, очумевших официантов, затем снова раскрыл свой огромный рот и громко продолжал свой рассказ.
- Потом на сборку паровоза, опять попотчивал, да двадцать пять рублей сунул сухеньким! Говорит он мне:
- Всю партию угости, двадцать пять человек. Ты не скупись, а то и вон выгоним, ничему не научим!
- Ты слушай меня, - обратился он к своей молодой жене, - пришло время воскресенье. Пол-ведра водки, пиво, колбасы, ветчины, рыба - пятьдесят рублей пришлось истратить. Стал получать я уже трешку. Годков через пять стал я уже получать сто сорок в месяц. Я и одежонку справил, бабенку из деревни взял и за двести пятьдесят рублей шубу купил.
