Двадцать первого сентября посла США в Париже С. Чепина принял только что назначенный на свой пост генеральный секретарь министерства иностранных дел Франции Р. Брюжер. Секретарь заявил, что он совершенно сбит с толку американской политикой в отношении Франции. Брюжер отметил огромную роль, которую играют в освобождении страны американские солдаты - подлинные друзья Франции, но он не может не сказать, что на официальном, дипломатическом, уровне американская политика вредит не только Франции, но в конечном счете и американским интересам. Неопределенная политика Америки в отношении признания временного правительства и очевидное желание исключить Францию из всемирных органов унизительны для Франции, и французы вроде него (Брюжера) видят, что с ними, великой континентальной нацией, обращаются с меньшим вниманием, чем с маленькими центральноамериканскими республиками. "Хотя ваше правительство утверждает, что никогда не было в восторге от правительства Петэна, мне, бывшему пленником Виши в то время как вы при этом правительстве имели посла, трудно понять, почему вы не признаете правительства, вернувшего мне свободу, правительства, основанного на принципе свободы и принятого всеми французами".
Американским представителем во Франции с рангом посла при правительстве де факто был назначен 21 сентября 1944 года Джефферсон Кэффери, бывший посол США в Бразилии. Он прибыл в Париж лишь 15 октября, до этого срока Соединенные Штаты формально не имели своего представителя при французском правительстве. Хотя назначение Кэффери было интерпретировано как определенный поворот, госдепартамент в соответствии с желанием президента сделал ударение на том, что это не свидетельствует о каком бы то ни было изменении в политике Соединенных Штатов.
Рузвельт назначил Кэффери послом при ФКНО не спрашивая мнения французов, его миссия началась этим характерным эпизодом. Он не мог рассчитывать на прием главой государства, так как тот не давал согласия на его прибытие. Де Голль не принял также английского посла Дафф Купера, но посла СССР Богомолова принял. Назначение Кэффери не изменило общей тенденции американской дипломатии, и она, эта дипломатия, все чаще становилась объектом критики. Сбывались опасения Хэлла; печать по обе стороны океана теперь видела в Черчилле защитника временного французского правительства, а в Рузвельте - его оппонента. Сравнивалось различие в отношении англо-американцев к Италии и Франции. В то время как с итальянским правительством американское и английское правительства уже обменялись послами, в Париже Соединенные Штаты и Англия имели лишь особых представителей при ФКНО в техническом ранге послов.
Соединенные Штаты находились в трудном, двусмысленном положении: по соглашению 13 октября между штабом Эйзенхауэра и заседающим в Париже правительством около трех четвертых французской территории считались внутренней зоной, т. е. переходили под управление временного правительства, и наряду с этим Соединенные Штаты отказывались признавать орган, которому они передавали полномочия. Черчилль писал президенту 14 октября из Москвы: "Нет никаких сомнений в том, что французы успешно сотрудничают с Верховной штаб-квартирой и что их временное правительство пользуется поддержкой большинства французского народа. Поэтому я считаю приемлемым признать администрацию де Голля в качестве временного правительства Франции".
Рузвельт не был согласен, он ставил условия. В его письме Черчиллю от 19 октября говорилось: "Пока французы не будут управлять значительной внутренней зоной, мы не должны предпринимать никаких шагов в направлении признания временного правительства. Расширение состава Консультативной Ассамблеи не менее важно; я склонен ставить вопрос о признании в зависимости от успешного выполнения первого и второго условия... Я хотел бы, чтобы данный вопрос в настоящее время решался непосредственно нами, и я против того, чтобы модус операции стал предметом дискуссии между госдепартаментом и Форин оффисом".
Главнокомандующий войск союзников генерал Эйзенхауэр был заинтересован в сильной государственной власти во Франции. "С военной точки зрения, писал он Маршаллу 20 октября, - существенным является наличие во Франции сильной центральной власти, особенно ввиду сложного экономического положения и трудностей снабжения, ожидающих нас зимой. Единственной французской властью, с которой мы можем иметь дело, является нынешний Совет министров, и мы должны настаивать на том, чтобы он получил всяческую поддержку, включая формальное признание в качестве временного правительства Франции".
Ни одна из формальных отговорок Рузвельта не имела теперь веса: де Голль не провозгласил себя диктатором, гражданская война не разразилась, а конкуренты не вышли на политическую арену. Планы президента не получили поддержки во французских политических кругах, рассчитывать на союз с одной из французских партий, дружественных и лояльных, становилось все труднее. Имея против себя госдепартамент и Пентагон, президент Рузвельт пошел на то, что адмирал Леги назвал тяжелым для него решением - сделал вывод о необходимости дипломатического признания временного правительства Французской республики. В 6 часов вечера 20 октября Рузвельт пишет Сталину: "Недавнее расширение Консультативной Ассамблеи сделало этот орган власти более представительным. Ожидается, что в ближайшем будущем французы, по соглашению с генералом Эйзенхауэром, образуют подлинную внутреннюю зону, которая будет управляться французской администрацией; осуществление всего этого позволит признать французские власти как временное правительство Франции".
Делая хорошую мину при плохой игре, и президент, и государственный секретарь утверждали, что признание временного правительства находится в рамках их постоянной политики, хотя вполне очевидно совершенно противоположное. В сентябре - октябре 1944 года на конференции в Думбартон-Оксе, где обсуждались вопросы структуры Организации Объединенных Наций, Франция не попала в число великих держав. "И это справедливо, заявил Коннэли, председатель комиссии по иностранным делам в американском сенате, - ибо Соединенные Штаты, Англия, Россия и Китай - вот четыре нации, проливавшие свою кровь за остальной мир, в то время как Франция играла в этой войне роль малой страны".
В Лондоне уже больше года заседала Европейская комиссия, состоявшая из представителей США, Англии и СССР. Комиссия решала вопросы, касавшиеся Европы, и доступ туда французам был закрыт.
Еще одна проблема вставала в Азии. В октябре 1944 года органы стратегического планирования подали в госдепартамент запрос, должны ли они оказывать помощь находившимся в захваченном японцами Индокитае группам сопротивления, состоящим из французов и местного населения. К. Хэлл пересылает запрос президенту. Ответ Рузвельта: "Я думаю ныне, что мы не должны ничего делать в отношении групп сопротивления и вообще что-либо, касающееся Индокитая".
Третьего ноября, узнав о намерении правительства де Голля послать в Индокитай военную миссию с тем, чтобы открыть здесь новый фронт борьбы с Японией, Рузвельт пишет заместителю государственного секретаря Э. Стеттиниусу: "Мы не должны одобрять никаких французских военных миссий... Все наши люди на Дальнем Востоке должны быть уведомлены, что они не имеют права принимать решения по политическим вопросам совместно с французской миссией и вообще с кем бы то ни было. Мы еще не приняли окончательного решения относительно будущего Индокитая. Это должно быть ясно осознано... До сведения наших людей должно быть доведено следующее: Соединенные Штаты ожидают, что с ними будут советоваться по поводу любых изменений в Юго-Восточной Азии".
Но вскоре Рузвельту пришлось убедиться, что Франция в Индокитае, как, впрочем, и в других районах мира, выступает не одна. На седьмой день своего признания французское правительство приглашает главу английского кабинета и его министра иностранных дел посетить Париж. Формы ради и без всяких иллюзий одновременно посылается приглашение Рузвельту и Хэллу; следует ожидаемый отказ. Уинстон Черчилль и Антони Иден прибывают во французскую столицу 10 ноября. Исход войны уже не вызывает сомнений. В головах политиков она уже окончилась. Предстоит послевоенное переустройство мира. И две старейшие колониальные державы ощутили общность судеб. "На этот раз, с удовлетворением отмечал де Голль, - речь шла о деловых вопросах, а не о чувствах".
