Секретарь укома тут же вразумительно пошептался с Лбовым и Секциевым. Те в ответ, как мандарины, качали головами, тоже внушительно и грозно, и эти движения также оказали педагогическое влияние на массу шкрабов: она приутихла, выдохлась.

Резолюция, предложенная Усердновым, не вызвала ни одной поднятой против руки. Кризис собрания разрешился на лицах, сидевших на почетных скамьях, напряженное выражение сменилось обыкновенным, слегка важным, слегка довольным. Улыбку, улыбку можно было различить на этих сановных головотяпских лицах. Шкрабы, только что затаившие дыхание, теперь учащенно закашляли.

- А как же насчет выдачи нам жалованья, - поднялся один шкраб, в чертах и жестах которого было столько лойяльности и преданности, в голове столько выдержки и покорности, что когда он заговорил, сановные лица нисколько не изменили своего обычного выражения.

- Если бы нас хоть немножко обеспечили, если бы выдали не весь прожиточный минимум, о котором говорил тов. Луначарский, а хотя бы половину его, мы согласны бы были целыми днями работать. Мы знали бы, что будем сыты, а это главное.

Шкраб - олицетворение лойяльности, преданности, опустился, исполнив свой долг: он изрек, что следует и как следует.

Поднялся заведующий уотнаробразом.

- Жалованье за апрель вы получите.

- Когда? - раздалось торопливо отовсюду.

- Когда захотите. Можно даже завтра. Только ячменем.

- Ячменем? - протянули недовольно. - Сколько же? Какова расценка ячменя?

- 25 миллионов пуд, а месячный оклад 160 миллионов.

- Небось, ячмень-то из заготконторских складов - изъеденный крысами, - в одиночестве погиб чей-то критический голос.

- Как хотите, - веско возразил заведующий. - Ждите денег.

- А когда можно будет получить?

- Может быть через две недели, а может быть, месяца через два.

- Дороговат ячмень-то, - торговался кто-то, но весьма лойяльно, - на базаре по 20 миллионов продают.

- Как хотите, - еще более веско возразил заведующий.

Василию Ивановичу давно были не по душе возражения шкрабов. Он сидел словно на угольях, и теперь не выдержал.

- Чего еще вам нужно? Все служащие других отделов ячменем берут, а вы что, из другого леплены? Нам некогда с вами толочься.

Когда сановные лица ушли, шкрабы остались обсудить - брать или не брать ячмень. Тут выступил маленький, бритый со всех сторон шкраб. Черные глаза его всегда бегали, мало останавливаясь на собеседнике. Голос у него звучал мягко, интеллигентно, немного грустно. Это он всегда говорил на учительских съездах, - печально, музыкально, словно не говорил, а пел трогательные романсы о страданиях интеллигенции, и выразительно восклицал: - Мы интеллигенты - крупная культурная сила! - А на последнем съезде, обратившись ко всему сонму съезда, сидевших в первых рядах головотяпских комиссаров, сказал: - Без нашего лука и стрел вам не завоевать Илиона! - Это патетическое умозаключение-угроза, вызвала, впрочем, лишь ироническую улыбку. Шкраб, предлагавший ранее лук и стрелы, завел свою обычную песнь о том, что и тут интеллигенцию обижают: дают вместо 25 20 миллионов, да еще и с ячменем возись.

- Что ж, по вашему, не брать ячменя?

Черные глазки засуетились шибче: нужно было не о страданиях интеллигенции говорить, а практические вопросы разрешить.

- Нет, брать, брать. Потому что иначе, пожалуй, и ничего не получишь. Как в прошлом году за несколько месяцев не заплатили.

X

Шесть пудов ячменя, да если вычесть полпуда ржи на кооператив, то пять с половиной, даже меньше. Вот на них и живи, да еще с теткой, - меланхолически рассуждает Азбукин, выходя из школы. После душной, прокуренной комнаты приятно было выйти на воздух, окунуться в сыроватую тьму, где всюду дышала возбуждающим дыханием весна. На улице еще тяжелее стало Азбукину. Поровнялся было с ним силуэт булочки. И таинственные весенние чары побудили шкраба заговорить с ней шутливо:

- Вы, кажется, жаждете войны?

- Ах, это вы, товарищ Азбукин, - рассмеялась булочка. - А я то испугалась. - Не видали ли куда ушла Оля Крытова?

Таким тоном были сказаны эти слова, что сразу порвали все весенние чары. Булочка быстро юркнула в темноту.

- Дурак я, дурак, старый дурак, - выругал себя Азбукин. - Чего захотел? В волосах уже седина не на шутку, в кармане только шесть пудов ячменя, на ногах теткины ботинки, на шее сама старая тетка, а туда же? Романы разводить! Не для нас они!

Азбукин поровнялся с домом, в котором до революции помещалась винная лавка, после революции - школа. При нэпе школа была сокращена и теперь национализированный дом с заколоченными комхозом ставнями, вероятно, обмозговывал, почему с ним за короткое время случились такие значительные метаморфозы. Мысль о винной лавке, когда то весело пьяно развалившейся в доме, навела Азбукина на мысль о том бесспорном источнике веселья, к которому прибегали все головотяпские граждане, без различия пола и сословий:

Самогонке.

- Зайти, разве, к Марковне? Будить только... А, впрочем, таким делом занимается, - встанет.

Азбукин осторожно постучался в окно домика, где ютилась Марковна. Ответа не последовало. Слышалось лишь похрапывание, легко достигавшее улицы через окно с одной рамой. Азбукин постучался сильнее, и тогда окно распахнулось и из него высунулась фигура самой хозяйки.

- Марковна, это я - тихо проговорил Азбукин, - Извини, что поздно. Товар есть?

- Есть, - вялым голосом ответила Марковна. - Заходи.

Она засветила лампу и приоткрыла дверь. Азбукин вступил в дом. Здесь прежде всего ему бросился в нос запах тулупа, пота, а затем уж тот знакомый всем запах, которым пахнут небольшие помещения, кладовушки, где в течение нескольких часов кряду спят плотно поужинавшие люди.

- Лучше я уж в сенцах подожду, - сказал Азбукин.

Марковна не заставила ждать долго. Вскоре силуэт ее обозначился в сенцах. Она протянула Азбукину бутылочку и сказала:

- Вот беда-то, посуды мало. Это от лекарства бутылка-то. Возврати пожалуйста.

- Обязательно, обязательно возвращу. А сколько стоит?

- Сколько? Ну, что с тебя лишнее брать: десять лимонов.

- А на ячмень, Марковна...

- На ячмень? Ну, полпуда ячменя. Нужно бы больше, ну да, как служащему скидка. Чего со служащего-то драть?

- Спасибо, Марковна. Завтра притащу ячмень. А только тетке ни-ни.

- Ну, да это... - Марковна не договорила, зевнув. - А товарец забористый. Спирт, ей-богу спит.

- Ну, как, Марковна, дела? - мямлил из вежливости Азбукин.

- Дела, как сажа бела. За товар-то с самой дороже берут. Говорят страшно. Милиция обыски делает. А сват Максим говорил, что скоро опять казенки заработают. В Москве то, говорят, водочные заводы во-всю работают.

- Тоже переподготовка, - съязвил Азбукин.

- Что ты говоришь?

- Нет, я так... Прощай,

Азбукин вышел.

Закрывая за ним дверь, Марковна еще раз широко и сладко зевнула и прошептала: - Ах, ты господи Иисусе Христе.

Очутившись на улице, Азбукин извлек из горлышка бутылки бумагу и, понюхав, невольно сплюнул. - Без закуски, - с отвращением подумал он: но потом одной рукой приставил горлышко ко рту, другой заткнул нос как это делал при приеме касторки, и - большими глотками спустил вниз, в себя, вызывавшую тошноту жидкость.

Когда он опрокинул до дна бутылку, несколько минут было еще противное ощущение на языке и в горле, но потом приятное тепло разлилось по всему телу. Закружилась плавно голова, и Азбукин почувствовал себя так, что еслибы ему сказали: пойдем, Азбукин, сейчас на край света, - он ответил бы - пойдем.

Дома отворила ему тетка, по родственному, конечно, представшая перед ним в том одеянии, в каком спала.

- А, п-переподготовка, - заикаясь двинулся на нее Азбукин очевидно имея дело с галлюцинацией, а не с теткой.

- Что ты, ошалел? - всплеснула руками тетка, на всякий случай отшатываясь от шкраба.

- П-переподготовка ты, - твердил тот упрямо.