- Наконец! Виталик, наконец! - прошептала она в самое ухо ему.
"Почему - Виталик? - обожгло его.- Какой Виталик? Селезнев?"
Он легонько отстранил от себя ее голову, глянул в красующееся на стене зеркало в форме блестящего сердца,-никогда прежде не видел он этого зеркала и вместе с тем отлично помнил, как выбирал его в комиссионке. Из сердца в раме самодовольно смотрело чужое холеное лицо этакого парикмахерского красавчика. И прически такой он в жизни не носил, и пошлых, словно наклеенных, усиков. И брюнетом никогда не был. Но что-то неуловимо знакомое промелькнуло в чужой неприятной физиономии.
- Виталик, милый,- снова вздохнула она ему в ухо.
Этот хлыщ в зеркале-Селезнев? Но ведь это он, Павел Сергеевич. Что же он, превратился в Селезнева?
- Я больше к нему не вернусь,- шепнула она.- Ты рад?
- Как... не вернешься? - Это к нему, Павлу Сергеевичу, она не вернется? Еще как вернется! Он хотел с торжеством выразить это вслух, но язык произнес совсем другое: - Разве ты... По-моему, тебе ни к чему сплетни о своей особе!
"Фу, черт,- подумал Павел Сергеевич.- Ну и гад этот Селезнев!"
- Наплевать мне на сплетни! Привыкнут - замолчат! А ты будто и не рад? - Она счастливо засмеялась, у него даже сжалось сердце.- Я устала от двойной жизни. Да и Павел...
Павел Сергеевич вздрогнул. Он действительно сам отпустил ее к этому... Он верно рассчитал. Она всегда будет к нему возвращаться, не найти ей другой такой преданной души. Он отлично понимает, что вся ее тоска по другому мужчине - не что иное, как блажь. Всякая блажь проходит. Это прошло раньше, чем он ожидал. Виталию дали трехгодичную заграничную командировку, и он укатил, кажется, в Австралию, перед отъездом порвав с ней.
Где-то в глубине сознания Павел Сергеевич понимал, что сидит на грязных ящиках, сваленных на задворках продуктового магазина. И помнил, как он простил ее после разрыва с Виталием, уговорил вернуться домой, а то она, фантазерка сумасшедшая, начала ночевать в лаборатории. Он помнил, как она благодарно плакала, когда он почти насильно привел ее домой. Как, приходя с работы, запиралась у себя в комнате, потерянная и чужая. Помнил, как она пригласила Мишу, как он, выдерживая роль радушного хозяина, наливал Мише чай и придвигал коробку с шоколадным набором, а сам разглядывал длинного очкарика и думал: ничего, и этот ненадолго, уж больно молод. Похороводится, выжмет из нее что надо - и живо найдет девчонку помоложе. Он все помнил - и в то же время загадочным образом стоял с ней в прихожей однокомнатной кооперативной квартиры, возле изысканного зеркала сердцевидной формы, и был неотделим от Виталия Петровича.
- Нет, я, конечно, рад,- сказал он в образе Виталия.- Только... Понимаешь, сюда мама иногда заходит. Прибрать там, сготовить что-нибудь, белье взять в стирку.
- Ну и что?-Она не понимала.-Пусть себе приходит. Ты знаешь, я не очень люблю заниматься хозяйством, но охотно помогу твоей маме. Почему-то для тебя мне это не в тягость.
- Зачем? Мама привыкла сама меня обслуживать.
Как бы поделикатнее объяснить ей, что мама вообще не должна ее здесь видеть, как не видела до сих пор ни одной его женщины?
- Ладно,-решил он снисходительно.-Устраивайся. Что-нибудь придумаем.
Он ведь сидит у магазина на ящиках. Теплые ящики.
Мишу ждет, к почте идти. Вместе, потому что опасно. Чтобы не было какой беды. Она уехала на почту рано утром, до катастрофы. Она, может быть, и сейчас там. Начальник патруля ничего просто не знал. Прислонилась к стенке и грезит, грезит весь день, а стенка теплая-теплая... Некому ведь оторвать ее от стенки. Вылить на голову холодной воды, все и пройдет. Он ждет Мишу.
Непонятным образом он опять оказался там, где Павел Сергеевич никогда не бывал. Зато Виталию Петровичу эта отделанная белым кафелем комната хорошо знакома.
В белом халате и в докторской шапочке он сидел за лабораторным столом перед большим микроскопом. Она стояла рядом.
- Ты должен вмешаться! - волновалась она.- Больше некому!
- Что я могу сделать? - Он чуть передвинул предметное стекло.
- Очень многое! Пойми, хотя бы с Бельским поговорить!
- Да, конечно. Я мог бы поговорить. В иной ситуации. Ты забываешь, что о наших с тобой отношениях благодаря твоему старанию известно всему институту. Я ведь тебя предостерегал.
- Виталий, что ты говоришь! Пойми, они хотят закрывать тему! Под предлогом, что мы ошиблись и приняли полученный результат за окончательный. Со мной они не разговаривают.
- В этой ситуации и со мной не станут.
- Но почему?
- Я тебе, кажется, неоднократно объяснял - не надо было афишировать наши отношения.
- Кто же их афишировал? Просто всё постепенно..Все узнали...
- Слишком много узнали. Даже о том, что ты ко мне переехала,усмехнулся он. - Не вижу в этом ничего плохого. Мы свободные люди-зачем прятаться?
- Я всегда говорил, что на всякий случай нужна осторожность. Я был прав. Что теперь скажет мне Бельский, если я приду к нему и попрошу выступить в твою защиту? Не знаешь? А я знаю. А, скажет он, любовницу свою выручаешь. Естественно.
Она побледнела и сжалась, как от удара.
- Я не могу влезать в сомнительные истории,- продолжал он.-Мне предлагают оформляться на Австралию. На три года. Ты же умная женщина, неужели не можешь понять? Мне сейчас особенно важно, чтобы было чисто. Не могу я рисковать.
Она размахнулась и неловко врезала ему по физиономии - не ладонью, а неумело сложенным кулаком.
Он очнулся. Струйки холодной воды подтекали за шиворот. Небо посерело, мoросил унылый холодный дождик. Лицо было мокрое-то ли от слез, то ли от дождя. Он нашарил в кармане платок, обтер лицо. Пощупал ладонью ящик. Холодный и мокрый. Павел Сергеевич встал, подобрал портфель и хорошенько встряхнул. Обтер его платком, застегнул пиджак на все пуговицы и пошел искать Мишу.
Миша лежал ничком на деревянном крылечке под навесом у входа в магазин и громко стонал. Над ним сверкала омытая дождем вывеска "Продукты". Павел Сергеевич наклонился, брызнул в лицо Мише дождевыми каплями с портфеля. "Живительная влага",- подумал он.
Миша резко повернулся, поднял к нему мокрые очки и закричал:
- Нет! Ты не поедешь к нему в Австралию!
Невыносимо было подглядывать чужое, сокровенное, интимное. А Миша сел на ступеньки, снял очки и корчился, мучаясь чем-то своим. Павел Сергеевич уже хотел подтолкнуть его под дождь, но тут он очнулся, надел очки и провел ладонью по ступеням.
- Остыли,- заметил он с облегчением.- Что, дождь идет? - Он увидел вымокшего Павла Сергеевича.- Хорошо, что дождь.
- Что хорошего?
- Вода нейтрализует волны. Даже если дождь радиоактивный, все равно, легче будет.
- Легче? - переспросил Павел Сергеевич.- Боюсь, что мне ни от каких дождей не полегчает.-Он стоял на дожде, взъерошенный, как промокший пес, потерявший хозяина.- Ведь ее нет.
- Неизвестно,- Миша вскочил,- Идемте к почте - это рядом,
- Идем,- согласился Павел Сергеевич.- Возможно, даже найдем ее. Но для меня ее больше нет. И не будет.
Я ошибался. Я считал, что нужен ей, что она вернется ко мне. Не вернется. Нет ее.
- Она есть,- сказал Миша.
- Так ведь и ты всерьез ее не устраиваешь,- жестко сказал Павел Сергеевич.- Давай уж по правде. Не на дипломатическом приеме. Кто ты перед ней-то? Мальчишка, щенок, ты уж не обижайся. Надо женщину найти по себе. Помоложе.
- Речь не обо мне,-тихо возразил Миша.-О ней речь.
Оба замолчали, слушая, как дождь стучит по крыше у них над головами. Мише вспомнился такой же унылый дождь в Ленинграде. Он впервые пришел в институт. Он знал, что кафедрой нейробиологии руководит женщина-профессор с мировым именем, и вообразил себе убеленную сединами старуху с поджатыми губами. Он робко постучался.
- Можно,- отозвался из кабинета музыкальный, звонкий голос. За столом сидела молодая, совсем молодая женщина, чуть постарше его самого-так ему показалось. Она привстала, дотягиваясь до какой-то папки, и он сразу заметил, что изящная фигура ее выигрывает от брюк и свитера в обтяжку. В ее глазах загорелись две лукавые звездочки - что, загляделся?
