- Строй разваливается!
Бабенко сразу понял, что в этой обстановке главное - сохранить в плотном строю девятку, и тут же убавил скорость до минимально допустимой. Самолеты быстро, подтянулись, не успел этого сделать летчик Попов и был сбит. Последующие атаки истребителей были сорваны организованным огнем стрелков эскадрильи. Один "фоккер" после меткой очереди стрелка-радиста Николая Солонина с длинным шлейфом дыма пошел к земле. Через несколько минут отличился стрелок-радист нашего самолета Иван Плаксицкий. Когда истребитель пытался атаковать ведомый самолет снизу, Иван меткой упреждающей очередью сбил его. На этом воздушный бой закончился.
Оставшись одни, полет мы продолжали со снижением. Так восьмеркой и пришли на свой аэродром.
А остальные? Позже выяснилось следующее. Снизившись до высоты 300 метров, ведущая девятка продолжала полет по северной части Ладожского озера с курсом на восток. Когда озеро было уже позади, на самолете командира полка моторы начали давать перебои. Увидев впереди аэродром, он решил произвести вынужденную посадку, за ним последовали и ведомые.
Это был полевой аэродром, оборудованный на небольшом озере. Дислоцировались на нем наши истребители, которые летали на лыжах, поэтому снег на аэродроме не укатывался, и при посадке самолет командира полка едва не скапотировал. Летчик следующего экипажа самолет удержал, но также завяз в снегу. Так шесть самолетов и расселись по всему аэродрому.
Увидев такую картину, командир третьего звена решил продолжать полет. Звено благополучно приземлилось на запасном аэродроме.
А эскадрилья, которую вел капитан Ломакин, отстав от ведущего, так же как и мы, выполняла полет самостоятельно и посадку произвела на промежуточном аэродроме.
На другой день руководство соединения выясняло обстоятельства происшествия. О том, где и как бомбили, вспомнили только во второй половине следующего дня, когда выяснилось, что нет ни одного фотоснимка контроля бомбометания. Самолет с фотоаппаратом нашей эскадрильи был сбит в воздушном бою, в эскадрилье Ломакина фотоаппарат уничтожило снарядом, а в экипаже ведущей девятки пленку засветили.
Сразу после посадки я сел за прокладку фактического пути по записям в бортовом журнале и на карте. Все подтвердилось. Мы бомбили железнодорожный узел Хапамяки. Штурман полка, однако, доложил, что бомбили заданную цель. Документы подтверждали его ошибку. Возник конфликт. Пока мы ждали решения командования, полк собрался на своем аэродроме.
А через три или четыре дня из зарубежных сообщений стало известно о налете советских бомбардировщиков на железнодорожный узел Хапамяки. При этом сообщались и подробности нашей работы. По узлу, который был вабит эшелонами, действовала только одна группа; она нанесла эффективный удар. Две другие группы сбросили бомбы по окраине населенного пункта. Теперь ни у кого не было сомнений, что мы действительно бомбили Хапамяки.
Вот так закончился этот полет.
В дальнейшем полк воевал уже с новым командиром. По бомбометанию, которое, кстати сказать, с января оценивалось только по фотоснимкам, мы вышли в число передовых полков дальнебомбардировочной авиации. У нас не было ни одной оценки ниже "хорошо". За высокое боевое мастерство большая группа летного и технического состава была удостоена правительственных наград. Командир нашей эскадрильи Андрей Дементьевич Бабенко и я были награждены орденом Красного Знамени. Кроме того, нам досрочно было присвоено очередное воинское звание.
- А где сейчас твой полк? - после небольшой паузы спросил Арсен.
- Воюет, - ответил я. - И командует им мой командир, Андрей Дементьевич Бабенко. Дивизия, в состав которой входит полк, некоторое время после начала войны дислоцировалась в Закавказье, затем, как только усложнилась обстановка на московском направлении, была переброшена северо-восточнее Москвы. Нанося удары по войскам и технике противника на подступах к Москве, Калинину, Туле в боевых порядках звеньев и с небольших высот, экипажи с первых же вылетов добивались высокой эффективности бомбардировок. Естественно, были и тяжелые боевые потери, главным образом от зенитных пулеметов и артиллерии. Благодаря отличной слетанности звенья выполняли полеты в очень плотных строях, чем обеспечивали себе возможность за счет взаимной огневой поддержки успешно вести бои с истребителями противника.
За мужество и отвагу, проявленные в сражении под Москвой, многие в полку были награждены орденами, а мой товарищ Серафим Бирюков удостоен звания Героя Советского Союза. С ним я веду переписку, но об этом в следующий раз...
В комнате стало тихо, каждый думал о чем-то своем.
Проснулись мы почти одновременно. Мелкие капли дождя назойливо стучали в окно. Выходить на улицу без необходимости не хотелось. Только после обеда направились в штаб полка для изучения боевого задания и подготовки к вылету.
Дивизии предстояло нанести одновременные удары по двум целям: нашему полку - по железнодорожному узлу, а братскому - по аэродрому Смоленск. По всему было видно, что вылет и на этот раз не состоится. В таких условиях не взлетали ни разу. И мы готовились не спеша, рассчитывая на отбой. Но так как это уже стало правилом, все поехали на аэродром. Бортовой техник доложил Александру Додонову о готовности самолета к полету. Мы тут же нырнули в землянку, стараясь быстрее избавиться от неприятного дождя. Моторы и кабины наших машин были бережно укрыты брезентовыми чехлами.
Наступила темнота, а отбоя все не было. "Забыли, наверное, - шутили летчики. - В такую погоду, да еще и в темь, и не заметишь, как в Москве-реке окажешься". Река примыкала почти вплотную к западной окраине летного поля. Но шутки шутками, а дело делом. Видимо, уж очень было необходимо сегодня нанести удары по железнодорожному узлу и аэродрому Смоленска, но об этом знало только командование, нам предстояло ждать его окончательного решения.
Наконец раздался сигнал автобуса, открылась дверь в землянку, и кто-то прокричал из темноты:
- Кончай валяться, отбой!
Летчики, штурманы и воздушные стрелки уехали. Техники и механики остались для того, чтобы выкрутить взрыватели, снять бомбы, зачехлить кабины, моторы и накрыть самолет маскировочной сеткой. Когда все было сделано, последним, как всегда, ушел бортовой техник Павел Прокофьев.
Время приближалось к ужину. Неожиданно в дверях появился посыльный и громко объявил:
- Летному составу срочно явиться в штаб для получения последних указаний на вылет.
Вот это да! Такого еще не было. Обычно, находясь в землянках у самолетов, мы по нескольку часов ждали команды на вылет, и уж если давался отбой, то вылет переносился на другой день. К тому же в такую погоду... Но как бы там ни было, все собрались, как обычно, начали подшучивать друг над другом.
Когда вошел командир полка, все стихло.
- Задание остается прежним, - неторопливо начал он. - Получен приказ вылетать. Сами видите, что условия для взлета сложные. Нижняя кромка облаков около пятидесяти метров, видимость не более пятисот. Дл*я облегчения взлета в конце полосы двумя прожекторами создадим световой штык. Думаю, метров на семьсот будет просматриваться.
Вопросов не последовало, и все начали выходить к автобусу. Ехали молча. Техники успели вновь подвесить бомбы и прогреть моторы. Додонову о готовности материальной части к полету доложил помощник бортового техника. Свой доклад он закончил фразой, удивившей нас всех:
- Нет Прокофьева!
- Как нет? - вспылил Додонов. - Кто его видел? Кто знает, где он может быть? Всех собрать к самолету!
Ответа на эти вопросы не смог дать никто. Выяснилось только, что Прокофьев уходил из землянки последним и в общежитии не появлялся.
Что было делать? По существующему положению заменить борттехника без официальной передачи самолета могли только инженер эскадрильи и инженер полка, как его. непосредственные начальники, лично осуществляющие контроль за подготовкой техники к полету.
