Ненавижу эту пугливую осторожность, на которую вынуждает меня мое увечье! Ненавижу свои культи, и то, что тебе приходится притрагиваться к ним! Когда ты их касаешься, мне кажется, что ты святая.

Ты просто на самом деле святая.

Меня так трогает твоя нежность, действительно единственное, что мне осталось в этой дерьмовой жизни. Боже. Как тебе удается мириться с тем, что я, и это безобразное пресмыкающееся - одно и то же?!

Я дрочу чуть ли не каждый день. Жить мне не хочется от мысли, что никогда больше не будет у меня женщины.

Не представляю, что будет у нас с деньгами, когда закончатся те, что я заработал еще в Германии.

И не знаю. Не знаю, что еще... Разве только то, что не жалею я ни о чем. То есть - что помог тому парню. Самому мне это непонятно. Но можешь мне верить.

Ну, вот видишь - хотела знать обо мне все...

Прости. Я просто неблагодарный сукин сын.

-----------------------------------------------------------------------------------------------

...И нет в этом никакой заслуги. Так как нет заслуги дерева в том, что оно растет.

Анджей!

Рада за тебя, что нашу "переписку через стенку" ты находишь такой потешной! Жаль только, что меня она не слишком веселит! Твое послание произвело на меня просто потрясающее впечатление.

Я не против потрясающих впечатлений, не в этом дело. Но ты пишешь, что знаешь меня, и считаешь, что знаешь себя самого. И вот тут что-то как-то не сходится. Я не спорю, ты знаешь меня не хуже чем содержимое своих карманов. Даже лучше, наверно, чем я сама себя знаю. Точнее, так было еще совсем недавно. И нет в этом ничего сверхъестественного. В конце концов ты воспитывал меня с пятилетнего возраста и сотворил, так сказать, по своему образу и подобию. Но ты забыл, очевидно, как сам мне говорил, что человек это процесс, а не нечто статическое неизменное, или как ты там еще это называешь. Что, короче, человек - не верблюд, и он меняется. Прости не столь утонченное сравнение, но это не моя вина, что мой "верблюд" всегда будет примитивнее твоей "вербляди". Да и вообще, ты так взбесил меня своим письмом, что у меня нет времени упражняться в филологических тонкостях. Хотелось бы успеть высказать тебе побольше - а то, боюсь, скоро остыну.

Так вот, ты наверно забыл про этого "не-верблюда", потому что, изволь себе представить, я как раз (только что!) изменилась. И в свете этой перемены вдруг заметила, что здесь что-то не так - ни с этой твоей ответственностью, ни со знанием моей особы, ни вообще - со всем остальным! Ты, мол, так переживаешь за меня, весь из себя такой ответственный, такой добрый - а на деле это, увы, совсем не так. Потому что даже не подумал, какое убийственное впечатление может произвести на меня твое письмо. Хотя будто бы знаешь меня и читаешь мои мысли. Напрашивается одно: говоришь, чтобы я оставила тебя, а по сути сам хочешь меня оставить! А я тебя, пропади ты пропадом, не оставлю!.. Пошел ты на фиг!

Может все это и нелогично, но меня это не волнует. Потому что и без всякой логики все у меня стыкуется лучше, чем до сих пор.

Ты говоришь, что ты смертельно устал. Так я на это скажу: я тоже смертельно устала! С момента прочтения твоего письма, то есть уже почти трое суток, совсем не сплю. Просто не могу заснуть. На моем месте ты бы выдал, что так беспокоишься за меня, что, мол, готов нажить себе бессонницу. И очень хорошо. И наживай! Если бы вправду ты обо мне так беспокоился, то наверно тогда и мог бы спокойно уснуть!

После твоего письма я была так расстроена, что просто не могла прийти в себя. Решила "и пусть он там превращается в того шахтера, раз ему так хочется", ушла к Юреку и сижу у него до сих пор. То есть, в его квартире сам он уехал. Может это и не так важно (впрочем, о чем я! - это же совершенно не важно, а уж тем более для тебя!), но тебе не помешает знать, что все это время я еще и абсолютно ничего не ела. Мне просто кусок в горло не лезет, хотя тут полно отменной жратвы в холодильнике. Зато выпила чуть ли не целое ведро кофе и выкурила с пять пачек Юрековых сигарет - точно не знаю, сбилась со счета. Ты только не волнуйся, сигареты какие-то западные, так что отравиться я ими не должна. Ой, извини, забыла! - ты же совсем за меня не волнуешься. Вот и отлично, я только что распечатала шестую (?) пачку.

Сидела я тут как дура, и нужно бы твоего красноречия, чтобы описать, что со мной творилось. Но поскольку ты все обо всем знаешь - в чем я, кстати, отнюдь не сомневаюсь - то и без меня должен знать. И пришла мне в голову совершенно идиотская мысль (впрочем, учитывая обстоятельства, может и не такая уж идиотская) - позвонить на телефон доверия и хоть с кем-то поговорить. Просто я уже не знала, что мне с собою делать. Я не то, чтобы надеялась на какие-то сногсшибательные рекомендации, - ты со своим письмом запросто свалишь с ног не одну пани на телефоне доверия, а и целый десяток таких пани! - да и что они могли мне посоветовать? И, вообще, кто мне может сказать что-либо новое про тебя?! Но мне просто необходимо было услышать чей-нибудь голос (не твой!).

Я никак не могла туда дозвониться почти полночи, так как у них все время было занято. А когда мне, наконец, удалось прорваться, то положила трубку. То есть - нет; это та пани первая положила трубку, потому что я молчала и на ее голос не отзывалась. Мне было очень обидно, так как, хотя я сама не осмеливалась заговорить, я хотела послушать хоть чье-то молчание. И уж если быть точной, то та пани вешала трубку не один раз, а дважды. Потому что я сумела туда дозвониться дважды и оба раза не отзывалась. По правде говоря, я была очень удивлена той особой - на ее месте я ни за что не повесила бы эту трубку. Ну честное слово! До сих пор не перестаю удивляться. Но не в этом дело. Так вот, всю ночь напролет не переставала я звонить на тот телефон доверия, и либо там было занято, и тогда я нервничала, либо не было занято и тогда я молчала. Шиз какой-то или еще что, вот ей Богу!

Я так подробно излагаю, потому что это смешно. Мне не жалко - можешь посмеяться! (Серьезно, мне и самой это теперь кажется забавным). Наконец эта шиза прошла настолько, что я стала что-то бормотать в трубку. Именно бормотать, так как была страшно взволнована, у меня даже тряслись руки, и все внутри дрожало. Я не говорю, что это из-за тебя, просто со мной что-то случилось, и было такое ощущение, что я сама во всем виновата; не знаю почему. Вот и стала я лепетать, что "у меня брат" да "у меня брат", и больше ничего выдавить из себя не могла. Пани была вроде недовольна мною, но зато достаточно терпелива; все время повторяла: "Да? Слушаю вас", - но повторяла это с таким изысканным сочувствием, что от этого я еще сильнее тушевалась. Наконец, с пятого на десятое, я рассказала ей о нас (что моего брата выбросили под колеса из поезда и т.д.), но сама чувствовала, что излагаю я все это совершенно бестолку. Может поэтому она тоже вела себя без толку. Все время повторяла, что это "трудное дело", и что "да, очень трудное дело", так что я сама уже стала ей сочувствовать. А потом повторила, что "дело очень трудное" и сказала что следующее дежурство у нее будет после двадцатого. И что тогда я обязательно должна ей перезвонить. А число было еще только седьмое или восьмое (все дни у меня перепутались), но у меня хватило такта ее на этот счет не просвещать, и на этом мы и распрощались.