"Кто бы мог сказать мне тридцать лет тому назад, что я получу письмо от автора "Гёца", - такую запись в дневнике вставил Скотт, когда он, уже на вершине своей славы, получил письмо от Гёте, трагедию которого "Гёц фон Берлихинген" он когда-то переводил. Историческая драма, тема которой национальное единение, явилась одним из важнейших литературных уроков для Вальтера Скотта в годы его "учения и странствий". И вот он встал наравне с одним из своих основных учителей. А Гёте в те же годы говорил так: "Разве в Германии, даже в наши дни, вы найдете титанов литературы, которых можно было бы поставить в один ряд с лордом Байроном, Муром или Вальтером Скоттом?" Постоянный собеседник и литературный секретарь великого немецкого писателя записал целый ряд разговоров, которые они вели с Гёте как читатели Вальтера Скотта.
Действительно, увлекательное чтение даже столь искушенных ценителей превращает в простодушно-доверчивых людей: для них буквально материализуются, выступают, словно живые, персонажи и целые сцены, они обсуждают ход повествования, будто течение самой жизни. Они же, конечно, анализируют свои впечатления, и Гёте, объясняя столь жизненный эффект от воздействия на него прочитанного, говорил: "Высокое искусство проникает все целое, отдельные персонажи поражают жизненной правдой, все до мельчайших подробностей разработано автором с такой любовью, что нет здесь ни одной лишней черточки"21. Но было бы странно, если бы столь строгий и профессиональный судья только восхищался книгами Вальтера Скотта. Нет, Гёте тут же отмечает просчеты - самоповторение от романа к роману, небрежность, растянутость, а иногда, по его мнению, недостатки оказываются продолжением достоинств, та же описательная детализация, например, становится излишней. Но неизменно Гёте признает и подчеркивает, что это - "новое искусство".
С Байроном у Вальтера Скотта добрые отношения установились не сразу. Сначала назревала между ними ссора, и зачинщиком являлся Байрон. Он только начинал своп творческий путь, ему за первый стихотворный сборник досталось в "Эдинбургском обозрении", и тогда с его стороны последовал ответный удар стихотворная сатира, в которой Байрон разделался буквально со всеми мало-мальски заметными литературными современниками. В их числе и с Вальтером Скоттом, которого он обвинял ни много ни мало в продажности. Байрон назвал Скотта "наемным писакой". "За что?!" - таков, примерно, был отклик жертвы, конечно, невинной. "Пусть благодарит судьбу, - писал Скотт о Байроне другому поэту, - что он от рождения не должен зарабатывать ценой своего таланта или успеха". Потом они объяснились. Это устроил их общий издатель Мюррей. Он же оставил воспоминание о встрече двух знаменитостей, двух литературных "львов", которые встретились в той же самой комнате, у того же самого камина, где годы спустя сгорят мемуары Байрона. Зрелище, вспоминал Мюррей памятную встречу, было редкостное: оба знамениты, оба имеют основание гордиться фамильной причастностью к истории, и оба хромые. Спускаясь с лестницы, они предупредительно помогали друг другу. С тех пор между ними не только не было ссор, но не существовало вовсе ничего, кроме самого дружеского расположения. Лишь однажды Вальтер Скотт оказался, нет, не обижен, а только смущен и озадачен, когда Байрон посвятил ему свою поэтическую трагедию "Каин". Это была честь, но честь скандальная, поскольку скандальным был самый прием этой трагедии, которая была воспринята как проповедь безнравственности. Вальтер Скотт не был ханжой, но позиция Байрона, насколько она проявилась в этой трагедии о братоубийстве, представлялась ему рискованной. Вообще Вальтер Скотт восхищался Байроном, в то же время наблюдая за ним, как за некоей таинственно-удивительной, самосокрушительной натурой. Во всяком случае, когда Байрон подвергался нападкам, Скотт никогда к ним не присоединялся, а после безвременной кончины поэта написал о нем сочувственную статью. "Лорд Байрон, писал Скотт, - не ведал унизительного проклятия, тяготеющего над литературным миром. Мы имеем в виду ревность и зависть. Но его удивительный гений был от природы склонен презирать всякое ограничение, даже там, где оно необходимо". А в дневнике он записал: "Что мне особенно нравилось в Байроне, помимо его безграничного гения, так это щедрость духа, а также кошелька, и глубокое отвращение ко всякой аффектации в литературе - от менторского тона до жеманства..."22.
Байрон, со своей стороны, незадолго до смерти писал, поправляя не кого иного, как Стендаля, отозвавшегося невысоко не только о литературных достоинствах, но и о личных качествах Скотта: "Я знаю Вальтера Скотта давно и хорошо и, в частности, видел его при обстоятельствах, требующих истинного характера, поэтому должен заверить вас, что характер его заслуживает восхищения, что изо всех людей Скотт - наиболее открытая, наиболее благородная и наиболее благожелательная натура".
Надо отметить, что Вальтер Скотт занимает едва ли не уникальное место среди писателей как объект биографических исследований. Под пристальным взглядом новейших биографов всякие "хрестоматийные лики" рассыпаются и распадаются, изменяясь подчас до неузнаваемости. Вальтер Скотт остается все тем же, каким видели его современники, человеком цельной и добротной натуры. Идут годы, и уже не годы - века, между тем на страницах новых биографических книг о нем виден все тот же энергичный, деятельный здоровяк (даром, что с увечной ногой), от шуточек которого помирал со смеху весь добровольный полк легкой кавалерии, где Скотт одно время служил, и от бесед с которым приходили в восторг самые утонченные собеседники.
Среди собеседников прославленного "шотландского барда" были и наши соотечественники. С некоторыми из них у Скотта установились отношения дружеские и доверительные. Сведения об этих знакомствах были собраны академиком М.П. Алексеевым23, и это своего рода хроника, в которой блистают наши известнейшие имена той поры - генерал Ермолов, художник Брюллов и даже император Николай I, который, впрочем, был тогда еще только великим князем... Но, конечно, в первую очередь по степени интенсивности и близости знакомства надо назвать три имени - Денис Давыдов, его племянник Владимир Орлов-Давыдов и атаман Платов.
