- Не англичанам мы обязаны этим, - бросил Ари. - Все это - пожертвования своих же.

- Так что же из этого? - сказала Китти. - По мне, пусть даже манна небесная. Я пришла сюда потому, что моя американская совесть велела мне прийти. Теперь у меня совесть чиста. Я ухожу.

- Миссис Фремонт... - сказал Давид Бен Ами.

- Не спорь, Давид. У некоторых людей уже один наш вид вызывает отвращение. Проводи миссис Фремонт.

Давид и Китти пошли по палаточной улице. Она украдкой обернулась и посмотрела на глядящего ей вслед Ари. Ей хотелось выйти как можно скорее. Ей хотелось вернуться к Марку и забыть все эти ужасы.

Из одной палатки побольше, мимо которой они как раз проходили, до нее донесся громкий смех. Это был счастливый детский смех, и он звучал здесь как-то неуместно. Из любопытства Китти остановилась у палатки и прислушалась. В палатке какая-то девушка читала вслух сказку. Голос у нее был чудесный.

- Это исключительная девушка, - сказал Давид. - Она просто творит чудеса среди детей.

Опять раздался детский смех.

Китти подошла к входу в палатку и отогнула брезент. Девушка сидела спиной к ней. Она сидела на деревянном ящике, нагнувшись к керосиновой лампе. Вокруг нее с широко открытыми глазами сидело человек двадцать детей. Они все подняли головы и уставились на вошедших.

Девушка прервала чтение, обернулась и встала, чтобы приветствовать гостей. Лампа замигала от сквозняка и бросала причудливые тени на детские лица.

Китти и девушка стояли друг против друга. Глаза у Китти разширились, словно она увидела привидение.

Она быстро вышла из палатки, затем остановилась, вернулась и еще раз заглянула в палатку на изумленную девушку.

- Я хочу поговорить с этой девушкой, и наедине, - сказала она наконец срывающимся голосом. Подошел Ари. Он кивнул Давиду.

- Отведи девушку в здание школы. Мы будем ждать вас там.

Ари зажег фонарь в классной комнате и закрыл дверь. Китти стояла молча, бледная.

- Эта девушка напоминает вам кого-то, - внезапно сказал Ари.

Она не отвечала. Он посмотрел в окно и увидел приближающиеся тени Давида и девушки. Он еще раз взглянул на Китти и вышел из комнаты.

Оставшись одна, Китти мотнула головой. Это было какое-то наваждение. Зачем она пришла сюда? Зачем только она пришла? Она изо всех сил старалась овладеть собой, чтобы устоять перед взглядом этой девушки.

Дверь открылась, и Китти вся напряглась. Девушка робко вошла в комнату. Китти всматривалась в черты ее лица, с трудом подавляя желание броситься к ней и обнять ее.

Девушка с любопытством смотрела на нее; казалось, она что-то понимала, в ее глазах было сочувствие.

- Меня зовут... Кэтрин Фремонт, - срывающимся голосом сказала Китти. - Ты понимаешь по-английски?

-Да.

Какая прелесть эта девушка! Ее глаза засияли, она улыбнулась и протянула Китти руку.

- Я... я - медсестра. Мне хотелось поговорить с тобой. Как тебя зовут?

- Меня зовут Карен, - ответила девушка. - Карен Ханзен Клемент.

Китти присела и предложила девушке сесть тоже.

- А сколько тебе лет?

- Скоро шестнадцать, миссис Фремонт.

- Пожалуйста, зови меня Китти.

- Хорошо, Китти.

- Я слышала... ты тут работаешь с детьми. Девушка кивнула.

- Это чудесно. Ты понимаешь... я... я, может быть, тоже буду работать здесь... Мне бы хотелось знать о тебе все. Ты не возражаешь?

Карен улыбнулась. Она сразу полюбила Китти и инстинктивно почувствовала, что Китти ужасно хочет, чтобы она ее полюбила; ей это просто необходимо.

- Собственно, - начала Карен, - я из Германии... из Кельна. Но это было давно...".

Глава 11

КЕЛЬН. ГЕРМАНИЯ, 1938 ГОД.

Жизнь - чудесная штука, когда тебе семь лет и твой папа - знаменитый профессор Иоганн Клемент, а в Кельне как раз карнавал. Карнавал вообще хорошая штука, но еще лучше - прогулка с папой даже в будни. Можно пройтись под липами вдоль Рейна, пойти в зоопарк, где самые замечательные на свете обезьяны, а можно также прогуляться к собору и смотреть на башни, доходящие чуть ли не до самого неба. Лучше же всего - отправиться с утра с папой и Максимилианом в городской парк. Максимилиан - самая замечательная собака в Кельне, несмотря на то, что у него несколько странная внешность. В зоопарк Максимилиану, конечно, нельзя.

Иногда берут с собой и Ганса на прогулку, но вообще с маленьким братом всегда куча хлопот.

И коль уж ты такая хорошая девочка, то ты любишь, конечно, и маму тоже и тебе хочется взять и ее на прогулку с папой, с Гансом и с Максимилианом, но мама опять беременна и чувствует себя неважно последнее время. Было бы хорошо, если бы родилась сестричка; хватит с нее одного брата.

По воскресеньям все, кроме бедняжки Максимилиана - он остается, чтобы охранять дом - садятся в машину и папа едет вдоль Рейна к бабушке в Бонн. Каждое воскресенье у бабушки собирается много дядей, теток, двоюродных братьев и сестер, а бабушка готовит сотни вкусных вещей.

Скоро, когда настанет лето, они отправятся в путешествие вдоль берега на север или в Шварцвальд или в Баден-Баден с фонтанами и Парк-Отелем. Какое смешное название "Баден-Баден"!

Профессор Иоганн Клемент - ужасно важное лицо. В университете все снимают перед ним шляпу, кланяются и улыбаются ему.

- Доброе утро, герр доктор!

По вечерам приходят еще профессора со своими женами, а иногда еще человек 15-20 студентов, и в папиной комнате тогда негде повернуться. Они поют и спорят и пьют пиво всю ночь напролет. Когда у мамы еще не было живота, она с удовольствием шутила и тоже танцевала с ними.

Сколько есть на свете чудесных вещей и запахов, и звуков для счастливой девочки семи лет!

Всего же лучше были вечера, когда не было гостей, а у папы не было ни работы, ни лекций. Тогда вся семья собиралась у камина. Господи, какое это было счастье сидеть у отца на коленях, смотреть в огонь, чувствовать запах его трубки и слушать его мягкий, низкий голос, когда он читал сказку.

В эти тридцатые годы происходило много странных и непонятных вещей. Люди словно чего-то боялись и говорили шепотом - в особенности в университете. Но все это пустяки, когда наступает карнавал.

У профессора Иоганна Клемента было над чем задуматься. В дни повального безумия нужно сохранить ясную голову. Клемент был убежден, что ход дел в человеческом обществе подчиняется таким же непреклонным законам, как прилив и отлив. Бывали приливы страстей и ненависти, бывали даже приливы полнейшего безумия. Достигнув высшей точки, они низвергались и распадались вничто. Всему человечеству приходилось существовать в этом беспокойном океане, за исключением небольшой горстки, обитающих на таком высоком острове, что о нем разбивались все приливы и отливы, составляющие человеческую историю. Университет, так рассуждал Иоганн Клемент, был как раз таким священным островом.

Когда-то, в средние века, во времена крестовых походов, тоже был такой прилив ненависти; крестоносцы поголовно истребляли тогда евреев. Но прошло то время, когда на евреев возлагали ответственность за чуму или обвиняли в отравлении христианских колодцев. В период просвещения, последовавший за французской революцией, сами христиане разрушили стены гетто. В эту новую эру евреи и величие Германии были неразрывно связаны между собой. Евреи подчинили собственные интересы более высоким интересам всего человечества; они старались раствориться в обществе. И каких великих людей они дали миру! Гейне и Ротшильд, Карл Маркс и Мендельсон и Фрейд. Этот список можно продолжить без конца. Эти люди были, как и Иоганн Клемент, прежде всего и больше всего немцами.

Антисемитизм так же стар, как и человечество, рассуждал Иоганн Клемент. Он был частью бытия - чуть ли не естественный закон. Варьировали только его степень и разновидности. Конечно, лично ему жилось гораздо лучше, чем евреям в восточной Европе или в полуварварских условиях Африки. Остроконечные шапки и франкфуртский погром принадлежали к другому веку.