Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Знакомство с этими краями продолжилось волшебной поездкой в тележке на пони в Файлдик. Было смертельно холодно, но я словно бы не замечал мороза. Все кругом казалось мне дивным и колдовским.

С самого начала я видел чернеющий на фоне стылых облаков зимней ночи огромный пологий горб Блэк Комба и слышал плеск волн о берег и сухой шелест голых ветвей живых изгородей.

В тот же вечер я обзавелся и первым настоящим другом на всю жизнь, ибо тележкой правил не кто иной, как Боб Армстронг. С тех пор он частенько говаривал мне (ибо, хотя человек он медлительный и немногословный, но любит повторять вещи, которые кажутся ему стоящими внимания), что в тот вечер на платформе в Сискейл я поразил его своим "жалостным и потерянным видом". Несомненно, вид у меня и впрямь был измученный и озябший. Но как бы там ни было, а мне с этим здорово повезло, потому что я в тот же миг завоевал сердце Армстронга, а он, однажды отдав кому-либо свою любовь, никогда и ни за что не возьмет ее назад.

Он же, со своей стороны, тем вечером показался мне настоящим великаном. Ни у кого в мире не нашлось бы второй такой широченной груди и размашистых пяеч, как у него, он, правда, считал это сущим наказанием, потому что рубашки ему приходилось шить на заказ, ни одна готовая на него не налезала.

Из-за холода я тесно прижимался к нему. Боб был теплый, как печка, и я слышал, как мерно бьется сердце под его грубой курткой точь-в-точь, часы. В тот вечер оно билось любовью ко мне и, рад сказать, бьется любовью ко мне и доныне.

Правду говоря, события развернулись так, что мне и впрямь очень понадобился друг. Когда я уже совсем засыпал, а все мое маленькое тельце закоченело, меня вдруг сняли с тележки и ввели в какое-то помещение, спросонок показавшееся мне огромным залом. Там пахло соломой, а со стен таращились чучельные головы убитых зверей.

Я до того устал, что мои два дядюшки, когда я наконец встретился с ними в просторной бильярдной комнате, где в каменном камине демонически ревело жаркое пламя, начали двоиться и расплываться у меня в глазах.

Однако, что там ни говори, ну и диковинную же пару являли они собой!

Дядя Роберт оказался маленьким человечком с седыми всклокоченными волосами и маленькими острыми глазками, над которыми нависали самые густые и кустистые брови, какие когда-либо видел мир. Одет он был (я помню это так отчетливо, словно дело происходило не далее, как вчера) в ветхую деревенскую одежду выцветшего зеленого цвета, а на пальце носил кольцо с огромным красным камнем.

Вторым, на что я сразу же обратил внимание, едва он нагнулся поцеловать меня (а я терпеть не мог всяческие поцелуи) был слабый запах, мгновенно связавшийся в моем мозгу с зернышками тмина из тминного кекса.

Еще я заметил, какие у дяди Роберта желтые-прежелтые зубы.

Дядю Констанса же я полюбил с первого взгляда, таким он был толстым, круглым, радушным и опрятным. Да что там, дядя Констанс был настоящим денди! В верхней петличке он носил цветок, а белоснежная рубашка казалась еще белее по контрасту с одеждой его брата.

Впрочем, я заметил при этой первой встрече и кое-что странное прежде, чем заговорить со мной и покровительственно положить мне на плечо пухлую руку, он бросил быстрый взгляд на брата, словно испрашивая его позволения. Вас может удивить, что мальчик моего возраста сумел заметить все эти тонкости, но, уверяю вас, в ту пору я замечал решительно все. Увы! годы и лень притупили мою наблюдательность.

II

В ту ночь мне приснился ужасный сон. Я проснулся с криком, и Боб Армстронг прибежал успокаивать меня.

Отведенная мне спальня, как и все комнаты в этом доме, была большой и практически голой. Обширное пространство пола серой пустыней тянулось от кровати до каменного камина, такого же, как в бильярдной. Как я впоследствии выяснил, по соседству располагались помещения слуг сперва спальня Армстронга, а дальше комната миссис Спендер, экономки.

В то время Армстронг был холостяком, да и по сей день не женился. Он обыкновенно твердил мне, что на своем веку всегда любил столько женщин зараз, что никак не мог собраться с мыслями, чтобы выбрать какую-нибудь одну. А теперь он слишком долго пробыл моим личным телохранителем, слишком приспособился к моему образу жизни и слишком обленился, чтобы менять свое семейное положение. Не говоря уж о том, что ему недавно стукнуло семьдесят.

Ну так вот, что я увидел во сне. Хозяева затопили ддя меня камин (и не зря комната промерзла насквозь), и мне приснилось, будто, проснувшись, я увидел, как пламя затрепетало и вспыхнуло в последний раз перед тем, как угаснуть. И в этом ярком проблеске я вдруг осознал, что в комнате что-то движется. Что-то шелестело и шуршало в углу, но видно еще ничего не было.

С бешено бьющимся сердцем я привскочил на постели и тут, к полному своему ужасу, различия скорчившуюся у дальней стены какую-то отвратительнейшую желтую дворнягу, страшнее и безобразнее которой невозможно себе вообразить.

Мне трудно, мне всегда было трудно точно описать, всю кошмарность этой желтой собаки. Частично эта жуть заключалась в гнусном цвете, частично в тощем и костлявом туловище, но больше всего в отвратительной морде: плоской, с острыми крошечными глазками и зазубреными пожелтелыми зубами.

У меня на глазах собака ощерила пасть и медленными, неописуемо мерзкими движениями начала подкрадываться к постели. Сперва я оцепенел от ужаса, но потом, видя, как она все приближается, не отрывая от меня своих маленьких глазок и скалясь, завопил и вопил без остановки.

Следующее, что я был в состоянии осознать это что Армстронг сидит у меня на кровати, обхватив сильными руками мое трепещущее тело. А я только и мог снова и снова повторять: "Пес! Пес! Пес!"

Боб, добрая душа, утешал меня, точно родная мать.

- Ну смотри, тут нет никакого пса! Тут никого нет! Только я!

Но я продолжал дрожать, так что Бобу пришлось лечь вместе со мной, крепко прижимая меня к груди, и в его надежных объятиях я наконец заснул крепким сном.

III

Наутро я пробудился навстречу свежему ветру, сияющему солнцу и хризантемам оранжевым, пурпурным и темно-песочным что покачивались на фоне серой каменной стены за лужайками. Дурной сон начисто выветрился у меня из головы. Я знал лишь, что люблю Боба Армстронга больше всех на свете.

В тот день все были очень добры ко мне. Я же пребывал в таком страстном восхищении этим новым краем, что сперва не мог думать больше ни о чем. Боб Армстронг, от льняной макушки до тяжелых, подбитых гвоздями башмаков, являл собой образец истого камберлендца, и его пояснения, односложные и, по его обыкновению, ворчливые, расцветили для меня эти земли.

Все здесь было проникнуто духом романтики контрабандисты, шныряющие взад-вперед в окресностях Дригга и Сискейла, древний крест во дворе Gosforth церкви, Равенгласс со всеми его чайками некогда великий порт.

Манкастерский замок и Браутон, и черный Уостуотер с угрюмыми Осыпями, Блэк Комб, на чьей широкой спине всегда плясали тени даже открытая всем ветрам крошечная станция в Сискейле, на лотках которой я покупал газетку под названием "Уикли Телеграф", где неделя за неделей публиковались отрывки самой душераздирающей и захватывающей повести в мире.

Сплошная романтика и бредущие по песчаным дорогам коровы, и море, гремящее на Дриггском пляже, и Гейбл и Скафелл, чьи вершины тонут в облаках, и протяжные голоса камберлендских фермеров, скликающих скот, и звонкие переливы маленького колокола госфортской церкви. Романтика и красота везде, повсюду.

Впрочем, довольно скоро, когда я немного попривык к этим краям, вниманием моим все больше стали завладевать и мою неуемную любознательность стали все больше стимулировать окружающие меня люди, особенно же два моих дяди. Собственно говоря, оба они оказались не без странностей.

Сам по себе Файлдик-холл не был странным, только до ужаса безобразным. Построен он был, как мне думается, году этак в 1830 и представлял собой белое прямоугольное здание, чем-то напоминающее приземистую, довольно тщеславную женщину с очень некрасивым лицом.

2
{"b":"43780","o":1}