Первая встреча с людьми в тюрьме - какое это важное событие! Любые люди, даже если не получается с ними никакого душевного контакта, если они тебе совсем чужие и неприятные, если их разговоры, полные ненависти, ты запоминаешь навсегда - все равно, эти люди тебе так нужны.

Ты узнаешь, что хотя таких дураков, которые сами лезут в петлю, как я со своими однодельцами, мало, как много нас заключенных! И это "мы" ты чувствуешь. "Мы" - это не только твои друзья, но огромные массы людей, с которыми отныне ты связана общей судьбой.

Ты узнаешь, за что сажают. Я всегда верила рассказам заключенных и убеждена, что о своем деле люди, в основном, говорят правду или помалкивают. "В этом платье я только на базар ходила", - подобные заявления часто слышишь от женщин в тюрьме. Но этим обычно и исчерпывается их фантазия.

...Ты узнаешь, каким бывает следствие. Я не услышала о настоящих пытках. Кого-то пытали, конечно, и тогда (начало 1952 года), но мои сокамерницы были осуждены без больших хлопот. Они сидели на следствии в карцере и выслушивали изощренную брань следователей. Особенно жаловалась на это почтенная Елизавета Николаевна. О прочих методах воздействия я узнавала постепенно.

Танька Егоркина рассказывала о жизни в лагере. Хотя нам, политическим, предстоял несколько другой опыт, но мы этого тогда еще не знали. Нам и та жизнь, которую она описывала, совсем не нравилась. Я впервые услышала о тюремных и лагерных стукачах. Рассказывали о женщинах с очень бледными лицами, сидевших подолгу в тюрьме и известных своей провокаторской деятельностью. Едва ли мои сокамерницы всерьез подозревали, что я "такая". Для этого нужны другие качества.

И очень много полезного, нужного в тюрьме и лагере, узнаешь в общей камере. Одно из моих одеял они разорвали и сшили с помощью рыбных костей и спичек две отличные сумки с ручками: одну - мне, другую - кому-то из них, и это мне очень пригодилось.

Наконец меня вызвали на этап, и я распрощалась с ними навсегда.

Комментарии

----------

[1] Куруха, наседка, стукачка - доносчица.

2. Этап

Из Бутырской тюрьмы через пересылки - Куйбышевскую, Челябинскую, Новосибирскую и Тайшетскую - мы - уже другие "мы" - ехали в Озерлаг. Озерлаг - Особый закрытый режимный лагерь - это система лагерей на трассе Тайшет-Братск. Но никто вначале не знал, куда нас везут; об этом мы узнали только, приближаясь к пункту назначения. Ехали мы полтора месяца и в Тайшете были с начала мая.

"Мы" - на этот раз, группа женщин из Бутырской тюрьмы, в том числе москвичка Ирина, с которой я очень подружилась на этапе и в первые месяцы в лагере, пока нас не разлучил очередной этап. Она, побывав потом, уже без меня, на нескольких лагпунктах нашей трассы, была отправлена в Мордовию, где встретилась с моей матерью, которую привезли туда с Воркуты, а также с моими одноделками, Тамарой и Сусанной.

Лагерная дружба: чтобы описать этот феномен, требуется перо, посильнее моего. Самое главное в лагерной жизни - с кем ты дружишь и какую работу тебя заставляют делать. Связь с домом оборвалась, и только постепенно связываются нити, чтобы, может быть, порваться снова. Будущего нет, прошлое не имеет значения. Не будет у тебя семьи, не будет детей. Будет только эта каторга до конца дней. Кто может всерьез думать о конце срока, если у тебя 25 лет, да еще зачем-то 5 лет ссылки и 5 лет поражения в правах? Можно было фантазировать: вот умрет Сталин и, может быть, действительно, станет легче? Некоторые надеялись на другое (позднее): вот станет в Америке президентом Эйзенхауэр, будет война, и все тогда провалится к чертям, пускай и с нами вместе. Но мне это было неинтересно. Только люди были интересны.

Лагерная дружба, ее радости и горести заменили нам все радости и горести на свете. И что же удивительного, что, заметив все привязанности, заслонив все помыслы, она искажалась, омрачалась, переходила все естественные границы и оборачивалась порой болезненной зависимостью, превращалась из блага в зло. И где граница добра и зла в этом мире, где царит зло?

Мой жгучий интерес к тому, кто за что сидит, заметила одна старая лагерница, бывшая переводчица Микояна, прославившаяся тем, что носила чулок на голове для тепла. Вера Николаевна "мит штрумпф", как ее называли немки, уверяла меня, что этот интерес скоро пройдет и будет меня больше всего занимать, когда, например, дадут сахар. Но мне, как оказалось, предстояло отсидеть совсем не большой срок - пять лет и три месяца, и я до этого не дошла. И особенно в первое время все расспрашивала.

Ира на воле была машинисткой и, как многие, сидела "за иностранцев". И она любила их общество, и муж ее - тоже. Муж им что-то "наклеветал", и его расстреляли, а Ире дали 25 лет. Доносила на мужа мать Иры, желая спасти дочь от его дурного влияния. Помню песни Вертинского, которые пела Ирочка в Куйбышеве на пересылке, оплакивая свою молодую жизнь и жалея меня и всех. Рассказывала она о красивой жизни, и мне было и смешно, и любопытно. Помню также, что о евреях и она была неважного мнения, несмотря то, что ее жених еврей был хорошим человеком. Вспоминаю, как немного позже, на 49-й колонне, мы рыли канаву, пошел дождь и лил много часов. Работать было невозможно, спрятаться некуда, а нас все не снимали. Ирочка стояла в линялом платье второго срока, в белой косынке, опершись на измазанную глиной лопату, и плакала, что все так ужасно.

Как и многие, она вернулась в 56-м году в Москву. Теперешний ее муж сидел 18 лет, все помнит и всего боится. И он еврей.

От Москвы до какой-то из пересылок, откуда часть заключенных отправили в Караганду, с нами ехала Ева, которая сидела с Ирой целый год вдвоем в одной камере в Лефортове. Это была крайне странная девица, случайно замешанная в деле, подобном нашему, только в Ленинграде. У них тоже было три смертных приговора. Помню фамилию одного из расстрелянных: Берлин. Ева перестукивалась, сидя в камере, со своим соседом, а потом донесла, что он выказывает антисоветские взгляды. Говорят, что в лагере она продолжала стучать на почве патриотизма. Когда мы в набитом, как полагается, арестантском вагоне ехали от Куйбышева до Челябинска, ночью с нами тремя разговорился конвоир. Он стоял по другую сторону решетки и тихо говорил нам, как ужасно служить так, как он, ведь он не верит, что мы все - враги. Мы молчали, и, зная, на что способна Ева, мы с Ирой очень боялись за него, но остановить его исповедь было невозможно, и он все говорил и говорил, пока не ушел куда-то, а мы уснули. В этом же вагоне была такая сцена. Как всегда в этапе, нас кормили селедкой, воды давали два раза в день, и на оправку водили два раза, утром и вечером. С нами ехала старая женщина - адвокат Ревека Исааковна Гойхбарг. (Ей дали всего 5 лет. Чтобы она призналась в антисоветской агитации, ее посадили в карцер. Она призналась, но потом ей как-то удалось отказаться от показаний. Отпустить было нельзя, и вот дали такой необыкновенный срок. Надеюсь, она благополучно прожила еще год с небольшим и попала под амнистию, когда в 1953 году освободили тех немногих из политических, у кого было не более 5 лет.) Р. И. не могла выдержать такого режима и просила вывести ее. Естественно, ее не выпускали, хотя, надо сказать, что с нами, женщинами, обращались мягче, чем с мужчинами, их просьбы вывести в уборную раздавались целыми днями. Хорошее изобретение эти вагоны! Только непонятно, почему люди терпят, почему не выразят протеста единственным доступным образом? Это сразу прекратило бы издевательства. Мне рассказывала мать об одной актрисе, которая согласилась стучать, потому что следователь не выпускал ее из кабинета в уборную. В нашем случае голос протеста подала я, меня решили наказать и, за неимением карцера в вагоне, заперли в этой самой недостижимой для всех уборной. Я очень веселилась, но старуху так и не вывели до срока.

Первая пересылка - Куйбышев. Первая встреча с лагерниками. Впервые мы увидели номера на спинах и ужаснулись. Человек с номером! У женщин - на спине и на подоле, у мужчин - еще и на шапке. Эта мера, рассчитанная на психологический эффект, вскоре перестает действовать, только много возни с этими номерами - надо, чтобы они были четко написаны, аккуратно пришиты. В некоторых местах, например, в Караганде, номер надо было не пришивать сверху, а, вырезав в телогрейке прямоугольник, вшить его с изнанки. Если тебя увидят без номера, обеспечен карцер, а когда их в 1954 году отменили, то стали наказывать тех, кто не успел или не захотел их вовремя отпороть.