Казалось, небо тоже внимательно наблюдает за ними сквозь дымное третье веко, а его, случайно встреченного прохожего, семенящего на работу, не замечает. Не надо было думать о небе и о том, что у неба на уме. Вдруг стало жалко свое неухоженное, усталое тело с небритым подбородком и ноющим шнуром позвоночника. Внутри изношенного тела, там, куда он, поспешно, обжигая язык, влил с утра черную тоску кофе, завывало голодное серое существо, чья жизнь клонится к закату, от этого и шерсть поблекла, от этого и зябко.
Сжавшись в клубок, как скулило это мокрое создание три дня назад. В тот вечер он замер у подъезда с букетиком мелких белых розочек и ждал девушку с заплаканным глазами. Но произошло непоправимое: дверь скрипнула, в ярком свете вспыхнула фигурка, порхнула мимо него и тихо, по-чужому смеясь, нырнула в незнакомую машину, что подстерегала тут, рядом, тихонько попыхивая и урча. Машина слилась с ночью, лишь проступал в слабом свете мужской профиль, на руле лежали утомленные белые руки с перстнем на правой. Красный камешек-капелька унесся в ночь. А он стоял с букетом мелких розочек, не замеченный, в темноте. И внутри его тела скулил мокрый серый раб.
Ветер пихнул в спину - сбил с мысли. Этот сухой, скользкий ветер подгонял, мол, иди, иди, нечего отвлекаться на всякие пустяки. Неинтересный, скромный человек съежился и раздумывал, как продержаться в стареньком вытертом пальто, если зима нетерпеливо попыхивает в спину, холодит загривок, все ближе подкрадывается. Как-нибудь утром вьюга возьмет и явится непрошеным гостем, тихо юркнет в квартиру и укроет все вокруг белым хрустящим покрывалом. Тогда простуды неизбежны, и снова бери за свой счет.
Он старался сопротивляться, гадал, как бы подкопить на толстое зимнее пальто: не покупать же ярко-синюю или желтую подростковую куртку в магазине уцененных товаров, чтоб потом стесняться себя и панически избегать взгляда прохожих. Может быть, стоило бы снять комнатку поменьше, угловую, без батареи. Или скромную, чистенькую комнатку в каком-нибудь неприметном доме, а не в этом - из черного камня, на берегу Невы. Но как променяешь старинный дом-красавец с видом на реку на какой-то сонный, захолустный барак окраины? В этом черном доме давным-давно располагался бордель, до сих пор по ночам слышны вздохи и смех по углам. А то и вовсе разойдутся беспокойные тени, кто-нибудь подлетит, пихнет в спину и начнет нашептывать всякие истории, а ты знай, кивай темноте, как внимательный, благодарный слушатель, и вздрагивай от холодных пальчиков на своем плече. Впрочем, обо всем этом не хотелось думать, он прогнал эхо ночных кошмаров, позволив ветру освободить и остудить голову. Поеживаясь, ускорил шаг. Казалось, еще минута, и заскользишь вместе с ветром, легко и быстро. Холод сковал ледяным обручем уши, голову опустошил, прожег. Руки покалывало, а мизинец окаменел навеки. Грела надежда, что, может быть, к вечеру станет потеплее, тогда на обратном пути будет приятно идти в темноте сквозь запах мокрой листвы. И старая хозяйка, закутанная в короткую серую шаль, укоризненно понаблюдает, как его хлюпающие ботинки оставят на старинном паркете комки глины с сухими жухлыми травинками.
Впереди кутаются в воротники люди на остановке. Девушка, чье лицо утонуло в черных прядях пушистой ламы. Рядом прохаживается господин в тонкой дубленке, у него портфель из отличной кожи, это видно даже на расстоянии. Терракотовый плащ женщины так заметен на фоне чистого, кристального воздуха и мутного, задумчивого неба. Они стоят, застыв, и ждут троллейбуса. И все вдруг тоже застыло - ветви кустов на детской площадке по соседству, холодные перекладины пустых качелей, синяя мокрая скамейка пустела рядом со взъерошенной, облезлой клумбой. Все вдруг застыло на мгновение и блеснуло красотой.
Но скромный человек быстро приближался к остановке. Он спешил, чтобы успеть в учреждение вовремя. Он шел, устремив взгляд вперед, в серую муть предстоящего рабочего дня. Он нервничал, стараясь успеть, и неожиданно заметил легкое мерцание впереди. Что это? Показалось или маленький белый листик кружит, мелькает, играет с ветром, борется и никак не падает на мокрый асфальт? "Какая-то шелуха, все мусорят, грязнят, попадет в лицо, будет нарыв", - проворчал он про себя. Чуть ближе мерцание уже не кажется шелухой, а и вправду кружит, бьется на ветру тонкий грязный лепесток розы. И легкое это кружение, такое волнующее, много отчаяния выдает.
Он прошел еще несколько шагов и сощурился: что это за хрупкое белое перышко бьется на пути? У, да это бабочка, запоздалый мотылек с тонкими нежными крылышками, только откуда ей взяться поздней осенью у остановки троллейбуса? Он тут же припомнил, как минувшим летом, в жару, бабочки-капустницы падали в изнеможении на асфальт и дрожали белыми лепестками крыльев, увязая в черной жиже дымящегося гудрона. И шевелили тонкими стебельками усиков, борясь со слабостью и небытием. И складывали белые крылышки, измазанные нежной мягкой пудрой. Так и лежали, опавшие. Недавно одна запоздалая бабочка кружила, а потом упала, бессильная, на серые пыльные ступени, ведущие из подземного перехода в объятия осеннего сквозняка. Бабочки, они такие слабые, чуть что, сквозняк какой, жара умирают. Нет у них сил жить в городе.
Он замедлил шаг, прикованный трепетанием бабочки, что старалась удержаться в воздухе, дрожала среди зябнущих на остановке людей. Тут хрупкая, маленькая жизнь бьется, старается продлиться, борется, а он опять должен спешить в учреждение. И, не имея времени поглядеть на этот печальный эпизод пути, он прошел, столкнувшись лбом с маленьким, невесомым существом. Правда, в следующее мгновение, застыдился своей грубости, обернулся, стал искать глазами хрупкого мотылька. Но его нигде не было. Люди, ничего не замечая, стояли и ждали троллейбуса, нырнув в шарфы и воротники. Асфальт у них под ногами был выметен дворником - ни фантика, ни окурка. Его кольнуло может быть, бабочка упала, и на нее кто-то наступил? Он машинально преодолевал остаток улицы и был очень расстроен. Ускорил шаг и подставил лицо колкому, свежему ветерку, что только родился, вырвался из-за угла и теперь нерешительно набирает силу.
