Он зажег сигарету и откинулся на спинку кресла.

Оба критика за соседним столиком сменили тему. Мюррей сначала едва прислушивался к ним, но когда понял, о чем они говорили, то навострил уши.

– Чего вы ждете от этого Дельгадо? Ральф, вы же знаете, что это тот аргентинец, которого зацепил Близ-зард?

– О, этот человек не так плох, это установлено точно, – ответил Хестон-Вуд. – Вы не видели, как он встал на ноги в Париже вместе с Жан-Полем Гаррижо? Насколько я помню, это называлось «Три раза за раз».

– Нет, этого я не видел, но сообщения о нем от меня тоже не ускользнули, – хрюкнул Барнетт.

Хестон-Вуд рассмеялся:

– Да, я знаю, что вы написали о «Знакомствах».

– Послушайте, Ральф, что, собственно, значит вся эта чушь? – осведомился Барнетт. – Театральная пьеса есть театральная пьеса, и существует автор, который ее написал. Но, насколько я слышал, речь здесь идет не о театральной пьесе. Существует продувной южноамериканец, который будто бы является серьезным авангардистом. Он позаботился о том, чтобы перетянуть на свою сторону Близ-зарда и других финансистов и повсюду собирает бездельников, бывших знаменитостей и уволенных по сокращению штатов актеров из различных закоулков, потому что ни один разумный человек не согласится с этой бессмыслицей.

Мюррей почувствовал, как по его лбу покатился пот.

– Пат, иногда вы действительно преувеличиваете с этим вашим Театром для Масс. Вы сами еще не видели работу Дельгадо, но, несмотря на это, хулите ее. – Хестон-Вуд отпил глоток вина. – Пьеса с Гаррижо в главной роли была для меня самым великим театральным событием года.

– И, несмотря на это, она не имела успеха, – констатировал Барнетт.

– Верно. Ну, в конце концов Гаррижо покончил самоубийством.

– Да, но почему пьесу после этого больше не ставили? Почему ему не подобрали замену?

– Потому что пьеса была написана для определенного актера. Замена все бы разрушила. Эта идея – уже кое-что для нас. Только вы не хотите ничего признавать.

– Ну-ну, я не знаю. Несколько лет назад здесь был Сароян, вы его еще помните? Он делал что-то подобное в Мировом Театре, но что из этого вышло? Бессмыслица! – Барнетт налил себе стакан вина. – Поставили актеров на сцену, дали им несколько предложений, развили общую работу в диалогах и назвали результаты этого пьесой для сцены. Но как из этого мог получиться шедевр, если все это было сделано второклассными людьми? Я не могу в это поверить, Ральф. Лучшим из актеров все еще является Мюррей Дуглас, и вы, так же как и я, хорошо знаете, что в Лондоне не существует ни одного постановщика, который принял бы к себе этого старого пьяницу. У него никогда не было большого таланта – только красивое лицо.

Мюррей резко встал. Он даже не дал себе труда отодвинуть стул. Несколько тарелок и стаканов упали на пол. Ноги шаркали по покрытому ковром полу. Мюррей побелел как мел, когда подошел к соседнему столику.

Хестон-Вуд уронил свою вилку, звякнувшую о тарелку. Это был последний звук. Во всем ресторане несколько секунд царила полнейшая тишина.

Барнетт взглянул на Мюррея, словно перед ним внезапно появился призрак. Пат был большим, крепко сложенным человеком с красным лицом. Его коньком в «Газетт» был «Театр для Масс» и он помещал в своей колонке фотографии, которые добывал всеми правдами и не правдами.

– Стойте! – крикнул ему Мюррей.

– Эй… будьте разумны, Мюррей!

Мюррей схватил Барнетта за галстук. В своем гневе он развил невероятную силу. Он рванул Барнетта вверх так, что стул под тем с грохотом упал. Потом он нокаутировал Барнетта точно нацеленным ударом в подбородок.

Журналист отлетел назад, ударился о чей-то столик и, пытаясь удержаться, схватился за тарелку с сливовым пудингом. Мюррей глубоко вдохнул воздух, не обращая внимания на шум голосов.

– Это у вас нет никакого таланта. Разве вы не понимаете этого, вы, жалкое ничтожество? Вы не критик и никогда не сможете им быть. Вы злобный болтун, лишенный такта и с дурными манерами. Когда я находился наверху, мне часто хотелось выбить вам все зубы, но я не отваживался, потому что ваша грязная колонка все же имеет силу. Теперь я внизу, и вы больше не сможете мне навредить. Вы назвали меня старым пьяницей, не так ли? Прекрасно, теперь вы имеете возможность сказать мне это в лицо.

Барнетт, тяжело дыша, выпрямился. Что-то бормоча, извинился перед посетителями, в чей сливовый пудинг влез рукой.

– Мистер Дуглас! Боже мой, что вы здесь делаете? – Позади Мюррея появился возбужденный Эмиль.

– Все в порядке, Эмиль. Я уже ухожу. Я не знал, что окажусь здесь под одной крышей с Барнеттом, иначе я сюда не пришел бы. Его вид портит мне аппетит, – теперь Мюррей нарочно использовал резонанс своего великолепно поставленного голоса, который раньше без микрофона заполнял весь Альберт-Холл. Он знал, что все посетители понимают каждое его слово. – Вот, возьмите это в качестве возмещения за убытки, – он сунул в руку Эмиля пять фунтов и одновременно с этим нащупал в кармане брюк мелочь. – А это для вас, Барнетт.

Он бросил высокому мужчине один пенни. Монета упала перед тем на ковер. Мюррей повернулся и быстро пошел к выходу; на этот раз он знал, что все посетители наблюдают за ним. И на этот раз никто не спросил, кто бы это мог быть.

«Хороший уход должен быть медленным», – огорченно подумал он.

– Мюррей!

Он остановился и оглянулся. За столиком около двери он увидел Флита Дикинсона, который всегда находился наверху и никогда не спускался вниз. Флит лучезарно улыбнулся.

– Мюррей, я действительно чертовски рад, что вы снова вернулись в мир живых. Поздравляю, это был великолепный хук, которым вы врезали Барнетту. Что вы делаете в настоящий момент? Я ничего не слышал о вас с тех пор… ну, вы понимаете – он смущенно махнул рукой.

– С тех пор как я прошел курс лечения, – произнес Мюррей, – я уже отдохнул. По большей части у дверей кабинетов других людей. Я пытался добиться аудиенции и у вас, но вы не хотели со мной разговаривать.

Флит не показал, что чувствует себя неудобно.

– Ну, Мюррей, вы же сами знаете, как это бывает в таких случаях.

– Теперь я это великолепно знаю. Вы держитесь около своей кормушки.

– Минуточку… ага… Мюррей! Мюррей остановился и огляделся.

– Послушайте, если у вас действительно затруднения…

– Теперь больше нет, спасибо. Близ-зард включил меня в свое собрание бездельников и бродячих комедиантов, которые должны поставить на сцене новую пьесу Дельгадо. Теперь я обеспечен. Мы увидимся снова на премьере.

«Этот хук был явным ребячеством», – упрекнул Мюррей самого себя, выйдя на улицу.

Глупость всего этого дела была, конечно, в том, что он, как и Барнетт, сомневался в проекте Дельгадо. Его агент раздобыл что-то другое – да, что-то другое, – но он никогда с этим не свяжется, хотя и получил бы за это фантастически высокий гонорар.

Мюррей ехал на север через Лондон по трассе М-1 и все время мысленно возвращался к событиям последнего получаса.

Он один раз остановился, чтобы открыть крышу своего кабриолета – свежий воздух поможет ему забыть Барнетта – и купить сандвич, который должен был заменить ему великолепную голубую форель, оставленную им в «Просцениуме».

До сих пор он ехал осторожно, ведь с тех пор, как с ним случился срыв, он не садился за руль автомобиля. Когда Мюррей наконец достиг автобана, то намеренно поехал быстрее, сначала выехал в четвертый ряд на скорости сто семьдесят километров в час и все увеличивал скорость, пока стрелка спидометра не доползла до двухсот.

Мюррей был благодарен Мануэлю Дельгадо хотя бы только за то, что тот дал ему взаймы достаточно денег, чтобы он смог выкупить свой автомобиль.

Автомобиль был для него важнейшим символом. На его номере была комбинация «1-МКД» – Мюррей Квест Дуглас – и люди узнавали белый «Даймлер С-250», мчащийся по улице.

– Это Мюррей Дуглас на своем автомобиле, – говорили они. – Мы видели его по телевидению на этой неделе.