Нет, это не скучное место. Вилланель, у которой талант смотреть на все как минимум дважды, научила меня отыскивать радость в самых неожиданных местах и удивляться самым обычным вещам. Чтобы поднять настроение, она может просто сказать: "Посмотри-ка сюда". Всегда что-то очень простое, но пробудившееся к жизни. Она умеет очаровывать даже торговок рыбой.

По утрам я выхожу из своей комнаты и не торопясь иду в сад - ощупываю стены руками, наслаждаюсь их поверхностью, изучаю строение. Я дышу осторожно, нюхаю воздух, а когда восходит солнце, поворачиваюсь к нему и подставляю лицо первому рассветному лучу.

Однажды ночью я голый танцевал под дождем. Раньше я никогда этого не делал, а потому не знал, что ледяные капли стрелами вонзаются в кожу и заставляют ее молодеть. В армии я промокал до нитки тысячи раз, но то было не по собственному желанию.

Мокнуть по собственному желанию - совсем другое дело, хотя местные сторожа так не думают. Грозят отобрать у меня птичку.

Хотя у меня есть заступ и вилы, в саду я чаще копаю землю руками. Конечно, если не слишком холодно. Мне нравиться ощущать землю, крепко сжимать ее в горсти или крошить между пальцев.

Здесь можно любить не торопясь.

Человек, который ходит по воде, просил меня вырыть в саду пруд, чтобы ему было где тренироваться.

Он англичанин. Чего еще от него ждать?

Тут есть сторож, которому я нравлюсь. Я не спрашиваю, почему. Я научился принимать любовь, не требуя объяснений. Когда этот человек видит, что я стою на четвереньках и скребу землю руками в случайных с виду, однако научно обоснованных местах, он расстраивается, спешит ко мне с заступом и предлагает помочь. Почему-то ему очень хочется, чтобы я пользовался заступом.

Он не понимает, что я хочу свободы совершать собственные ошибки.

- Анри, если тебя будут считать сумасшедшим, ты никогда не выйдешь отсюда. - С какой стати я должен хотеть отсюда выйти? Им самим не терпится уйти, вот они и не замечают того, что здесь. Когда дневные сторожа садятся в свои лодки, я даже не смотрю в их сторону. Думаю о том, куда они ходят и на что похожа их жизнь, но я никогда не поменялся бы с ними местами. Их лица остаются серыми и унылыми даже в солнечные дни, когда ветер хлещет скалу для собственного удовольствия.

Куда я пойду? У меня есть комната, сад, компания и досуг. Что еще нужно человеку?

А любовь?

Я по-прежнему влюблен в нее. Едва занимается день, я думаю о ней, а когда зимой краснеет кизил, я протягиваю к нему руки и вижу ее волосы.

Я люблю ее. Не фантазию, не миф и не мое собственное творенье.

Ее. Человека, который не я. Бонапарта я придумал так же, как он сам придумал себя.

Моя страсть, хоть она так и не смогла ответить на нее, помогла мне понять разницу между изобретением возлюбленной и подлинной влюбленностью.

Изобретают-то для себя, а влюбляются в кого-то другого.

Я получил письмо от Жозефины. Она помнит меня и хочет навестить, но я думаю, что это невозможно. Адрес ничуть не встревожил ее; она вложила в письмо семена многих видов растений, причем некоторые можно вырастить только в оранжерее. У меня есть инструкции и даже иллюстрации; правда, я не знаю, как быть с баобабом. Кажется, он растет корнями вверх.

Если так, то тут для него самое подходящее место.

Говорят, когда во время Террора Жозефина сидела в зловонной тюрьме Карм и ждала смерти, она и другие дамы с сильным характером выращивали сорняки и лишайники, что росли на камнях, и сумели создать если не сад, то зеленый уголок, который утешал их. Может, это правда, а может, и нет.

Это неважно.

Важно, что это утешает меня.

Там, за лагуной, этот город безумцев готовится встречать Рождество и Новый год. Рождество здесь празднуют не так пышно, чествуют лишь Дитя, а на Новый год устраивают процессию; нарядные лодки хорошо видны из моего окна. Их огни подскакивают вверх и вниз, а вода под гондолами сияет, как масло. Я стою у окна всю ночь, слушая, как в скалах стонут мертвые, и следя за тем, как по небу движутся звезды.

В полночь из каждой церкви несется звон колоколов, а церквей здесь, по меньшей мере, сто семь. Я пытался их сосчитать, но это живой город, и никто толком не знает, сколько храмов здесь было вчера и сколько их будет завтра.

Вы мне не верите?

Приезжайте и убедитесь сами.

В Сан-Сервело тоже бывает служба, но беда в том, что большинство здешних пациентов приковано к стене цепями, а остальные так громко бормочут и суетятся, что мессы толком не слышно. В местную церковь я не хожу - там нельзя погреться. Лучше сидеть в комнате и смотреть в окно. В прошлом году Вилланель постаралась подплыть поближе и устроила фейерверк. Одна ракета взлетела так высоко, что я едва не поймал ее. На секунду мне пришло в голову, что я мог бы упасть вместе с гаснущими ракетами и еще раз прикоснуться к ней. Еще раз. Что случится, если я снова окажусь рядом с нею? Ничего. Но если я запла.чу, то уже не смогу остановиться.

Сегодня я перечитал свои записи и нашел одно место:

"Я говорю, что влюблен в нее. Что это значит?

Это значит, что я вижу свое будущее и прошлое при свете этого чувства. Как будто до того

писал на неведомом языке - и вдруг стал понимать написанное. Она без слов объясняет меня

мне самому. И, как всякий гений, не догадывается, что делает".

Я продолжаю писать; значит, у меня всегда будет что почитать.

Ночь сегодня морозная. Земля посветлеет, а звезды станут колючими. Когда я утром пойду в сад, то увижу, что он покрылся тонкой серебряной паутиной, потрескавшейся в тех местах, которые я сегодня полил больше обычного. Так замерзает только сад; все остальное слишком соленое.

Я вижу огоньки лодок, а Патрик, который сегодня со мной, видит, что происходит в самом соборе Святого Марка. Его зрение все так же великолепно, особенно теперь, когда стены ему больше не мешают. Он описывает мне мальчиков из церковного хора, одетых в красное, епископа в пурпурно- золотой сутане и купол, на котором изображена вечная битва между добром и злом. Расписанный купол, который я люблю.

С тех пор, как мы ходили в булонскую церковь, прошло больше двадцати лет.

В лагуну выплывают празднично освещенные лодки с позолоченными носами. Яркая лента, талисман Нового года.