- И что же?

Гончаров слегка улыбнулся.

- Дело во мне самом, - сказал он. - Во мне и моем отношении ко всему этому. Понимаете, мой план для меня всегда очень важен... словно я дал кому-то слово. И я горжусь тем, что всегда беру на себя большие обязательства, а не только то, что можно выполнить в срок наверняка. Это многие могут. И вот в первый раз я... - Он нахмурился, и, хотя голос его был спокоен, пальцы выбивали по столу гневную дробь. Положение, очевидно, было для него мучительно трудным, но Ник позавидовал накалу его чувств. Он еще не понимает Гончарова, это ясно. Вот человек, видевший и переживший огромную несправедливость, под его внешней спокойной мягкостью беспрестанно бродят отголоски трагедии и горя, и, однако, в нем нет и тени цинизма, отчаяния или озлобления. Он в самом высоком смысле увлечен своей работой. Все это восхищало Ника, даже немножко пугало и казалось почти невероятным, - разве только он еще многого не знал.

- Скажите, могу я вам чем-нибудь помочь? - спросил он.

Вместо того чтобы сказать хотя бы "спасибо", Гончаров долго молчал, потирая подбородок.

- Когда вы уезжаете? - спросил он наконец, внезапно глянув Нику прямо в глаза.

- Моя виза кончается через десять дней. Но если мне ее продлят, я могу пробыть здесь значительно дольше.

- Десять дней, - задумчиво повторил Гончаров, словно и не слышал остального. - За это время можно многого добиться.

- Но не довести до конца, - сказал Ник, пристально глядя на него. - Что вас беспокоит, Дмитрий?

Гончаров указал на расчеты и чертежи, лежавшие на столе.

- Мало ли тут причин для беспокойства!

- Это беспокойство обычное, - возразил Ник, оставаясь непреклонным. Одному из нас было, очевидно, суждено пересмотреть свою точку зрения.

- Тогда давайте сначала займемся этим.

- А чем мы должны будем заняться после?

- Вы ставите вопрос ребром?

- Откровенно говоря - да. Мы с вами опять натолкнулись на какой-то подводный камень, - резко сказал Ник. - И все время говорим не о том.

Гончаров сжал губы, слегка покраснел и медленно встал.

- Должно быть, так, - не сразу ответил он. - Вы созвонились с Ушаковым насчет воскресенья?

- Нет еще, - сказал Ник. - Скажите, может быть, мне почему-либо не следует ехать к нему с Валей?

Гончаров ничего не ответил.

- Если он был вашим гостем, почему Валя не может поехать в гости к нему? - настаивал Ник.

- Она взрослый человек и сама должна отвечать за свои поступки.

- Но за какие именно поступки? Черт возьми, дружище, говорите по-человечески!

Гончаров взглянул на него с безмолвным раздражением и отвернулся, потом опять взглянул точно так же.

- Да не будьте вы ребенком! - воскликнул он. - Тут уйма проблем и уйма риска. Не играйте в наивность, пожалуйста. Какие бы отношения ни сложились между нашими странами через несколько лет, улучшатся они или ухудшатся, сейчас они такие, как есть. Мы же не актеры, не балерины и вообще не люди нейтральных профессий. Мы - физики.

- Вы говорите точно так же, как один человек в Нью-Йорке, советами которого я сейчас полностью пренебрегаю. "Не оставайтесь наедине ни с одним из тамошних физиков". Как видите, мы с вами сидим наедине, и разве мы говорим о физике? Мы говорим о девушке. Когда мы с Валей вчера сидели одни на теннисном корте, мы тоже говорили совсем не о физике. Мы говорили о вас...

- Обо мне? - с удивлением протянул Гончаров и опять чуть-чуть покраснел.

- Да, между прочим и о вас. Она, конечно, говорит о вас с восхищением. И все же я хочу знать правду. Я не верю, что это единственное ваше возражение. Но не смогу понять, в чем дело, пока вы мне не объясните толком. Неужели я этого не заслуживаю?

Гончаров глубоко втянул в себя воздух и снова сел, прижав стиснутый кулак ко рту.

- В физике я разбираюсь, - сказал он наконец. - Но в остальном мне каждый раз нужно учиться заново... Да ну его к черту! - вдруг возмутился он. - Давайте-ка работать!

День прошел в вычислениях, спорах и сравнении всех возможных методов, и, несмотря на различие темпераментов и на то, что оба сформировались как физики в таких различных традициях, совместная работа шла довольно успешно. Но прошлое все время витало над ними, и два столетия строгих европейских традиций - аналитической точности французских школ, приправленной детальной скрупулезностью позднейших академий Геттингена и Берлина, - словом, все голоса европейской физики слились в голосе Гончарова, который то и дело пригвождал к земле, загонял в тупик, выпотрашивал летучие, интуитивные догадки Ника, с помощью которых он пытался перепрыгнуть пропасть, так как Ник унаследовал совсем иные традиции, уходящие корнями в темную комнатку, где Ньютон наблюдал за солнечным лучом, проникшим сквозь крохотную дырочку в ставнях, в неопровержимое здравомыслие самой сути полубезумных теорий Кэвендиша, традиции, подкрепленные прагматизмом Американского технологического института, где, как ни в одном научном учреждении, сливаются воедино теория и практика.

Работа шла неплохо, и намечались какие-то успехи, но все же Ник и Гончаров раздражали друг друга, и не только потому, что были разными людьми, но и потому, что обоих тяготило многое, не имевшее отношения к работе. Иногда в спор по какому-нибудь теоретическому вопросу они вносили такую горячность, такое ожесточение, которое вряд ли можно было объяснить научной принципиальностью, и тогда оба понимали, что между ними продолжается прежний разговор, проникнутый неприязнью. Но оба крепко держали себя в руках и к концу дня, несмотря на полное изнеможение, значительно продвинулись вперед.

- Совершенно ясно, что все эти соображения не решают вопроса, - сказал Гончаров, вставая из-за стола, заваленного ворохом бумаг. - Пытаясь найти способ проверки, который не нарушил бы остального плана, мы вынуждены будем согласиться на способ наименее верный. И в конце концов будет одна только видимость большой работы, а результатов - никаких. Это нечестно. Конечно, можно легко убедить тех, кто не понимает, как важно решить этот вопрос. Вы согласны со мной? Но что толку писать в отчетах, что произведено такое-то количество опытов, когда самый важный опыт находится под сомнением? Нет, - заявил Гончаров, - паллиативы тут не годятся. Единственный выход - найти наилучшую методику постановки опыта и потом провести его как можно быстрее.