- Гончаров и не упоминал, что вездеход пойдет вниз так скоро, - сказал Ник. - Ну, мне немного нужно времени, чтобы собраться.

Валя замерла, держа в руках наполовину сложенное темно-красное шерстяное платье.

- Разве ты... Я не знала, что ты собираешься ехать.

- Ты хочешь сказать, что решила ехать одна, без меня?

Она опустила руки, и платье упало на кровать.

- Мой отъезд никак не связан с тобой. Ник. Моя работа кончена, делать мне здесь больше решительно нечего.

- Гончаров не преминул бы сказать тебе об этом, если бы считал, что это так. Ты хочешь опять убежать от меня. Валя.

- Но на этот раз по-другому, - произнесла она с расстановкой. - На этот раз я действительно хочу уйти. Мы с тобой оба совершили ошибку, вот и все. - Ей было мучительно трудно произнести это. Лицо ее было бледно. - Я не знаю, что думаешь ты, но, ко-моему, мы с тобой очень разные люди. В тебе слишком много печали, и слишком часто я ее не понимаю.

Ник знал, что Валя права, во был подавлен тяжестью утраты. Он мог только взмолиться.

- Но этого больше нет! Я изменился.

Она покачала головой.

- Ты изменился, это правда, но не в том смысле, как я говорю. А если даже и так, теперь уж слишком поздно. Все, что ты пытался объяснить мне и что я не желала слушать, - все это было правильно.

Он хотел было возразить, не Валя остановила его.

- Ах, Ник, прошу тебя! - сказала она умоляюще. - Мне и так нелегко. Теперь мне уже безразлично, кто из нас прав, а кто виноват. С этим покончено. Но я рада, что это было. Иначе мы разошлись бы с таким чувством, будто что-те осталось незавершенным. Мы мучились бы, тосковали. Но это ужасно, если мы сейчас начнем ссориться. Лучше давай просто скажем друг другу спасибо за то хорошее, что у вас было. Я хочу, чтобы мы сохранили дружбу. Я восхищаюсь, горжусь тобой, но мы не подходим друг другу, нет! В душе у тебя заключено что-то непонятное мне, чего я еще не коснулась, я знаю. И у меня есть своя страсть - не раскрытая еще. Я уверена в этом, но уверена также, что ты не тот человек, у которого есть ключ к моей душе. Так лучше нам расстаться. Помоги мае, Ник. Если ты задумал уезжать - уезжай, а я не поеду. Поверь, это мое искреннее желание.

- Остаться здесь?

- Да.

- С Гончаровым?

Она промолчала.

- С Митей? - снова спросил он, уже мягче.

- Для того, о чем ты думаешь, слишком поздно, - ответила она. - В глубине души он, вероятно, считает меня...

Ник не сразу схватил смысл русского слова, но в следующее мгновение он уже понял его - она как будто хлестнула его по лицу, и он даже не сумел ничего ответить.

- И ты предлагаешь мне уехать и так вот тебя оставить? Разве я могу так поступить?

- Теперь ты не в силах что-либо поправить, - мягко настаивала она. - Уж так сложилось. Я должна жить, работать с ними со всеми, потому что здесь я проживу всю мою жизнь. Не беспокойся за меня, со мной все будет хорошо, я справлюсь.

- А я?

- И ты тоже. И что бы Митя ни думал обо мне как о женщине, он никогда не перестанет быть мне другом.

Как он ни уговаривал. Валя была непоколебима. В глубине души Ник понимал, что она права, и Валя знала, что втайне он с ней согласен. Это была уже не прежняя девочка, наивная, порывистая. В ней появилась спокойная, освобожденная от иллюзий уверенность. Она стала мудрее, терпимее. Разговор их окончился так же сумбурно, как и начался, и после него осталось сожаление, усталость и растерянность, оттого что облегчение, которого они ожидали, не наступило. Они не смогли найти слово, которое действительно было бы последним, ни поцелуя, который стал бы прощальным. Даже в самый момент отъезда, когда Ник уже усаживался в кабину вездехода, а Гончаров, Валя и все остальные, провожая, стояли во дворе, то, что еще хотели сказать друг другу Ник и Валя, потонуло в неожиданном реве мотора. Ничто в мире не кончается, подумал Ник, просто переходит во что-то другое.

Машина рванулась вперед, на секунду Ник потерял равновесие и качнулся. Когда он снова выпрямился и оглянулся назад, провожавшие по-прежнему стояли во дворе, махали ему руками, что-те кричали. Ник увидел, как они повернулись и направились к дому. Последними уходили Валя и Гончаров. Оставшись одни, они еще долго глядели вслед машине, потом Гончаров положил руку Вале на плечо. Валя сейчас же повернулась, и оба пошли к двери как раз в тот момент, когда вездеход начал неуклюже взбираться на край впадины и на одно мгновение как будто заколебался на этом пороге внешнего мира. В последний раз Ник оглянулся, но двор уже опустел. Трактор дал сильный крен вперед и пустился в трудный путь туда, где оставалась вся прежняя жизнь Ника.

Всю дорогу до Тбилиси он не переставал думать о Вале, и всю дорогу дальше, до самой Москвы, сердце у него сжималось от не покидавшего его чувства сожаления, хотя он понимал, что Валя поступила правильно, так будет лучше и для него и для нее. Тогда откуда же эта печаль? - недоумевал Ник. Что пробудила Валя в его душе, если это обернулось такой щемящей, невыносимой тоской, которую не выразить словами? Ответ был где-то рядом, но он ускользал, не давался в руки. Если бы только Ник знал, где искать его!

Он уже несколько дней, как вернулся в Москву, а его все преследовало чувство тоскливого недоумения. Он никому не позвонил, даже Анни. Он заказал себе место в самолете: через неделю он улетал домой, как раз накануне дня, когда истекал срок его визы. Ник чувствовал себя опустошенным, он действовал как автомат. Внешне все шло, как обычно, - он был все дни занят, второпях, равнодушно досматривал то, что обычно смотрят туристы и что он не успел посмотреть. Но он смотрел и не видел. После юга Москва показалась по-зимнему тусклой, яркая летняя одежда скрылась под черными и коричневыми пальто. В сером воздухе стойко держался острый запах мокрого снега, такой тяжелый после прозрачной свежести гор. Ночью лязг и грохот военных машин становился все громче и длился все дольше: заканчивалась подготовка к военному параду. По всему городу уже начали развешивать стяги и полотнища в честь годовщины Октябрьской революции. Все вокруг было в движении, в спешке.

Ник бродил по музеям, галереям, выставкам, древним церквам, по домам знаменитых людей, где все осталось таким, каким было при их жизни, и где теперь царила тишина. Но ничто не проникало в глубину его сознания. Даже вновь обретенная способность к творческому труду как будто была парализована в самый момент ее взлета и умерла. Быть может, вдохновение его было временным, он заразился им от Гончарова. Но этому верить не хотелось.