— Жили же как-то раньше, — легкомысленно, как показалось Аддону, отвечал старый (а старый ли?) прорицатель. — Проживем и в дальнейшем. Других богов у нас нет и, вероятно, не будет. Но это не снимает ответственности за нашу судьбу с нас самих. Есть и еще одна причина. Единственная, по сути. Все остальное — это так, дополнения к ней…
Кайнен хотел спросить, что же это за причина, но тут мир вокруг столь разительно переменился, что ему стало не до разговоров.
Они въехали под сень каких-то неизвестных Аддону деревьев, и жара, зной, духота и усталость сразу остались позади, словно учтивый слуга принял у гостей их печали и тягости, как оружие и пыльные плащи — при входе в дом.
Всюду, сколько хватало взгляда, росли цветы.
Это были не просто цветы, а Цветы — совершеннейшее воплощение, квинтэссенция того хрупкого существа, которое называлось этим словом. Ни в долине Каина, ни в горах, ни в лесу, начинающемуся у границы с Шэнном, Аддон не видел такой неземной красоты.
Крупные яркие чашечки с нежными лепестками, пухлые бледные бутоны, ослепительная зелень листьев и аромат… Такого аромата просто не бывает. Так может пахнуть разве что счастье.
Ручей — широкий, прозрачный и быстрый — змеился между невысоких деревьев с пышными кронами, скрываясь в голубоватой туманной дымке. А немного выше по течению звенел крохотный водопадик, срываясь с живописных, поросших мхом скал.
Здесь пели птицы и порхали мотыльки. Словно и не было никогда изнуряющей жары, пересохших рек с глинистой, мутной и затхлой водой, желтой травы и раскаленного песка.
Однажды то, во что ты втайне веришь, может обрести материальность, проявиться где-нибудь на другом краю мира и стать обыденностью для тех, кто родился в твердом убеждении, что иначе и быть не должно. Но иногда и тебе, именно тому, кто вымечтал, придумал этот образ, прорисовал его в своей памяти до мельчайших деталей, выпадает счастье наяву увидеть то, чего до тебя вообще не существовало.
Аддон Кайнен находился в роще своих грез. Именно это место он всегда представлял себе, когда думал о Либине и далеком будущем и светлой старости, именно этот ручей виделся ему, когда он пел своей молодой жене колыбельную.
И уже раздавался где-то над головой едва слышный хрустальный звон. Это был именно он, хотя Аддон не знал, что это такое. Но знать и узнавать — это разные вещи.
И плыла по светлым водам ручья серебристая ладья с изогнутым резным носом.
И седовласый старец с кроткими глазами цвета спелой сливы едва заметно взмахивал легким веслом…
Это не было видением, потому что ладья прошуршала днищем по прибрежному песку и мягко уткнулась носом в берег между двух холмиков, поросших густой и сочной травой, в мелкую россыпь розовых и желтых цветочков.
Аддону Кайнену не нужно было спрашивать у старика его имя. Он и так наверняка знал, что они добрались наконец до легендарной обители старца Эрвоссы Глагирия. Казалось бы, хранителя Южного рубежа уже ничем было не удивить, но все же он удивился. Более того, был поражен до глубины души.
Ибо, выйдя из ладьи, старец прошел мимо него, коротко кивнув через плечо, и крепко обнял Каббада.
А потом сказал:
— Ну здравствуй, сынок. Давненько же тебя не было…
На другом конце времени и под абсолютно иным небом, которое сверкало и переливалось всеми оттенками изумрудного огня, правил некогда миром, что на человеческом языке может называться Ифнаром, могучий бог Яфангарау.
В фиолетовых водах тамошних морей плавали многоглазые рыбы, и на них охотились бронированные твари, вооруженные мощными клешнями. И совершенно неправдоподобные чудовища, порождения ночного кошмара, прятались в черной глубине.
А по ночам, когда переливающееся лиловым и зеленым покрывало опускалось на землю, над Ифнаром зажигались совершенно неизвестные нам звезды. И даже самый искушенный звездочет не узнал бы ни одной из них.
Это было слишком далеко и слишком давно, чтобы хоть сколько-нибудь походить на правду…
Существа, населявшие мир Ифнар, были мудры и по-своему совершенны. Они объединяли в себе мужское и женское начала, воспроизводили потомство, не заключая браков. Даже один-единственный аухкан мог положить начало новому роду, и потому — считали боги — этот народ был неистребим.
По той же причине мудрые аухканы не ведали страданий, которые причиняет смертным любовь, их не терзали муки ревности, и они не ведали острой боли разлук. Они не убивали друг друга, ибо были хладнокровны и чувства их не захватывали. Они не знали зависти, сомнений и алчности…
Боги Ифнара создали смертных по собственному образу и подобию. Потому аухканы делились на Воинов и Созидателей.
Воины назывались масаари-нинцае и, как всякие воины, владели разнообразным оружием. Потому у них были различные тела, и они отличались друг от друга, как отличаются цветы или плоды. Они появлялись на свет уже зная, как сражаться, и очень быстро вырастали.
Армия аухканов была непобедимой, а соперников у них было мало.
Огромные существа, покрытые естественной броней, с могучими серповидными или кинжаловидными челюстями, с несколькими парами конечностей, завершающихся острыми клинками либо клешнями, с мощными хвостами — они могли в считанные мгновения расправиться с любым врагом.
Особенно любил масаари-нинцае бог войны Зарсанг. Он покровительствовал этим существам, постоянно порождая новые и новые их формы. Именно Зарсанг в незапамятные времена создал пантафолтов — тяжелую пехоту аухканов, с саблевидными верхними конечностями и тяжелым бронированным хвостом, который завершался обоюдоострым лезвием, наносящим рубящие удары. В смертоносных жвалах пантафолтов содержался яд, не дающий крови иных существ сворачиваться, и потому раны, нанесенные ими, не заживали долгое время.
Его же детьми являлись и стрелки-астракорсы, у которых хвост был усыпан ядовитыми шипами. Эти шипы они метали во врагов с необычайной меткостью.
Вообще же все боги Ифнара создавали себе и солдат, и созидателей. И каждый из бессмертных был отцом и родоначальником многочисленных племен аухканов, которые чтили всех богов, но более всего — своего всемогущего прародителя.
