Солнце кренилось к горизонту где-то в стороне.
Это пугало его.
Он привык, чтобы мертвец, которым всегда представлялся ему закат, валялся за спиной, не пугая живущих. И вот когда последние лучи, как слабые ручонки недоношенного урода, вцепились в землю, когда по ней поползли синие, серые и сиреневые тени, изломанные и жуткие, но и великолепные в своем исковерканном совершенстве, — пятна тления на скорбном лике, — Мальчик увидел Его.
Существо покоилось на нагромождении камней, сразу поразивших человека своим непривычным цветом, желтых и прозрачных, словно капли яда, сочащиеся с хоботка чельна, осы-убийцы; и эти камни образовывали то, что задолго до рождения Мальчика на этой планете называли «троном»: местом, занимать которое могли только самые могущественные и великие.
Никогда прежде Мальчик не видел ничего и никого подобного Ему .
Более того, даже в оглушительной смеси слов, которые ураганом проносились в его несчастном мозгу, не было ни одного хотя бы невнятно говорящего о том, кто раскинулся перед ним на прозрачных желтых камнях, внутри которых густой желтый свет смешивался с синим сиянием засыпающего светила. Он нисколько не был похож ни на Старика, ни на Мать, ни на остальных. Но Он не был похож и на животных, птиц, насекомых, а также кустарники, травы и цветы. Он был велик и великолепен, а язык Мальчика не давал ни единой возможности описать его: огромное тело, закрытое матово поблескивающими естественными доспехами; восемь пар мощных конечностей, и каждая пара является совершенным и грозным оружием; сегментированный хвост с крюком, отливающим темно-синим; плоский череп с парой больших глаз и устрашающими жвалами; и россыпь мелких звездочек — четыре глаза поменьше. Верхняя часть бронированного туловища, конечности и хвост существа то и дело переливались разноцветными пятнами, которые идеально имитировали детали пейзажа, и от этого создавалось впечатление, что они мерцают и растворяются в пространстве.
Мальчик застыл в немом благоговении, забыв даже об ужасе, какой полагалось испытывать ему при виде столь могущественного иного, которому он никогда не смог бы дать достойный отпор, буде существо пожелает причинить ему вред. Он на какое-то время забыл и о пауках, сопровождавших его на протяжении всего этого долгого пути, а когда вспомнил и бросил взгляд окрест, то снова испытал шок.
Он не смог бы точно сказать, сколько пауков собралось в этой долине, залитой синим светом заходящего солнца: столько, сколько звезд появлялось в ясную погоду на многоглазом небе; столько, сколько травинок росло по берегам мелких ручьев; столько, сколько микроскопических острых колючек может впиться в кожу безумца, забредшего в заросли чузарис. А кроме них в долине скопилась еще неописуемая масса других столь же могущественных и совершенных существ — это скорпионы темным шевелящимся озером окружали Его трон. Их плотные хитиновые панцири при столкновении издавали легкий, едва слышный стук, но поскольку скорпионов было неисчислимое множество, то звук напоминал скорее отдаленный грохот и звучал очень грозно. Словно боевую песню исполняли эти безжалостные твари, провожая в последний путь величайшего из ныне живущих.
Почему Мальчик подумал о последнем пути, он и сам не знал.
С восторгом и неизведанным прежде трепетом он смотрел, как мириады хищных существ становятся в молитвенные позы, поднимая к равнодушному небу верхние конечности, как издают странные шипящие и скрежещущие звуки, никогда прежде не слышанные Мальчиком, как стучат клешнями и клацают могучими клыками.
И внезапное давление на плечи заставило человека опуститься на колени, став еще одним поклоняющимся господину из тысяч и тысяч в толпе, — и прозрачная, прохладная, ароматная, как свежайшая вода, сила хлынула в его тело. Оно стало не привычно могучим и легким, оно слушалось даже малейшего импульса, исходившего от мозга, но сознание Мальчику изменило — свернулось клубочком где-то в уголке, и его мозг приливной волной затопили чужие мысли и воспоминания…
…Он стоял у подножия высокого холма, на котором был возведен самый красивый, изысканный и непохожий на иные город этого мира. Он стоял плечом к плечу со своими братьями — такими же, как и он сам, воинами, — а внизу, в долине, лежавшей перед ними будто ладони, сложенные горстью, копошилось неисчислимое вражеское войско.
Он и его братья были великими и непревзойденными воинами, но они наверняка знали, что даже самого искусного и опытного можно задавить числом — ибо не выстоит ничто живое перед лицом разгневанной природы: погибнет под обвалом; захлебнется в великанской приливной волне, что калечит океанские берега; исчезнет во всепоглощающем пламени вулканов. Те, кто шел сейчас против них, были слепы и неразумны, жестоки и коварны, как сама природа этого пространства. Но, обреченные умереть, воины не помышляли о бегстве, и он тоже не помышлял. Ибо за их спинами, доверчивые и беззащитные, находились жители Города, которых они были поставлены защищать.
Иной бы сказал — нет в этом смысла, и цель бесплодна. И гибель суждена абсолютно всем. Так стоит ли?
Наверняка стоит, потому что существует на свете еще что-то кроме доводов рассудка и пискливого голоса страха…
Полностью раскрыв жесткие пластинчатые крылья, проявив на них замысловатый фиолетово-алый рисунок печали и решимости стоять насмерть, защелкали смертоносными клешнями великие воины народа Аухканов, отборная гвардия Божественного владыки Шисамсанома — масаари-нинцае…
Наступающие орали во весь голос.
Вот так: «Ааа-ааа-ааа!» — будто роженицы.
Они кричали, чтобы заглушить собственный ужас, страх смерти, боли и неизвестности, и карабкались на этот злополучный холм.
Передовые отряды были буквально погребены под шевелящейся массой исковерканных, окровавленных человеческих тел, и толпа наступающих в считанные минуты оказалась в нескольких шагах от него. Дальше он помнил все обрывками.
Заходящийся в крике воин в наброшенной на доспехи шкуре, на клочковатую шерсть которой стекает кровь из его развороченной нижней челюсти…
