Сколько воистину плотоядного удовольствия доставляет нам чистый лист бумаги - этого одной статьей не передашь.
Литература как таковая удивительна тем, что она - неприкрытая попытка каждого отдельно взятого человека, с головой ушедшего в эту работу, подняться над собой повседневным - замороченным и задерганным, прыгнуть выше головы, отрастить себе крылья, либо еще более, если только получится, приблизиться к своему оригиналу - к тому, по образу кого... Остальное молчание.
Соответственно, и волнуют того, кто взялся за перо, вопросы, к быту и скудной повседневности отношения не имеющие. Точнее, отношение они имеют самое прямое, однако перед пишущим стоит нелегкая задачка - доказать сей факт; и на то, чтобы это сделать, уходит порой не только вся жизнь, но еще и огромный кусок времени из посмертного существования, прежде чем кому-нибудь другому, уже читающему, придет в голову признать его правоту.
И если даже одного-единственного читателя автор побудит задуматься над "вечными" вопросами - это уже победа. К сожалению, одержанная немногими.
В эпоху, условно обозначенную как эпоха отсутствия горячей воды (читай также зарплат, жилищных условий, порядка, определенности и уверенности в завтрашнем дне), воспоминания о таких размытых понятиях, как, скажем, чувство собственного достоинства, всплывают только дискретно, если всплывают вообще. Напоминать о гордости, свободе, истине человеку, который решает проблему с уплатой за квартиру, конечно же, можно и должно, но не всегда результативно. Беда в том, что все мы живем не одни, а в обществе, от которого, по определению, не можем не зависеть (как бы отчаянно порой этого ни хотелось); и хотя в теории согласны с тем, что человек - это звучит гордо, но на практике существует родимое правительство, начальство, супруга и потомство, а еще тещи и свекрови, сварливые продавцы в магазинах и свирепые налоговые инспекторы, которые чью-либо, но не свою собственную гордость и независимость воспринимают исключительно как личное оскорбление...
Писатель пишет о том, что не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Что-то у него где-то болит настолько, что он занимается странным - с точки зрения окружающих - делом, не дающим по теперешним временам ни прибыли, ни какой-либо иной, нематериальной выгоды. О писателях, сочиняющих что-то вроде сказок, высказываются и того хлеще. Чем они заняты, черт бы их побрал? Неужто пресловутое "viovo vicci", еще в школе изученное и тогда же прочно забытое?
Да и каких живых?
Напоминать - если это делать вообще - о высоких материях человеку, замученному бытовухой, необходимо осторожно, ненавязчиво и крайне деликатно. Иначе рискуешь нарваться на защитную реакцию организма - неприятие, раздражение, порой что-то покрепче, вроде неприкрытой ненависти и откровенного хамства.
Чем громче человек кричит на другого, тем больнее ему самому.
Чем яростнее отрицает очевидное - тем яснее отдает себе отчет в том, что неправ.
И такого читателя - как бы странно это ни звучало - необходимо лишить возможности сказать: "Попробовал бы он побыть в моей шкуре - живо пропала бы тяга совершать подвиги". Читателя вообще нужно лишить желания примерять, оправдываясь, на себя жизнь героя в привычных для него - читателя обстоятельствах; сравнивать себя и героя с постоянным перекосом в свою пользу вопреки логике и здравому смыслу; - и это очень сложно, поверьте, ибо в этом нелегком деле самоуспокоения и самоутешения он поднаторел, как, может, никто другой.
Недавно моя приятельница, упиваясь очередным детективом Марининой, заявила:
- Поставить бы ее Каменскую на мое место... Узнала бы, почем фунт лиха.
И в ответ на мои "? ? ?" бодро продолжила:
- У нее и мать в Швеции, и муж - профессор, и телячьи отбивные она полкниги ест, и переводами подрабатывает, и под горячим душем каждый день отмокает. Ну и что, что у нее сосуды плохие?! Попробовала бы она со своими сосудами постоять под нашим душем - под ледяным. А какие у меня сосуды, ты сама знаешь. Подумаешь, убийца - мне бы пожить ее жизнью, я бы всю преступность искоренила!
И все это с такой убежденностью, с таким торжеством в голосе, что мурашки по волосам и кожа дыбом... то есть наоборот.
И не говорите мне, что такой читатель - редкость и исключение из правила. Скорее, наоборот: читатель вымечтанный, желанный, интеллигентный и образованный - вот это редкость; и хотя таких людей немало, но и не чересчур много - к великому моему сожалению.
Даже самые элитные, самые сложные и непонятные книги пишутся в расчете на то, что однажды придет такое время, когда их сможет оценить большинство. Авторам не дают покоя не лавры Пушкина, но его литературная судьба понимание, которое настигло спустя столетие, его сегодняшняя уместность. И невероятная свобода: летящее перо, ничем не ограниченный простор фантазии, легкость...
Как же нам всем необходима свобода - даже если мы приучили себя не думать об этом, не вспоминать и даже не чувствовать ее нехватку как острую боль. Как же необходима.
Книги пишутся теми, у кого болит и ноет нехватка свободы в реальном мире. Фэнтези в этом отношении - самый благодатный жанр, нашу свободу не ограничивающий ни в чем. Единственное условие - писать, твердо помня о том, что правда и истина - это разные вещи, и что истина неизмеримо выше. Фэнтези - вымысел от первого и до последнего слова, и в этом смысле - сплошная неправда; но ничего не стоит только в том единственном случае, если писано просто на потеху, не во имя, а ради чего-то.
Непреодолимая пропасть лежит между этими двумя понятиями - ради и во имя.
То, что создается во имя - всегда вечно, независимо от того, чем является, под каким определением существует сегодня.
Литература существует во имя того, чтобы сделать человека на порядок лучше и выше. Но:
Описывая сегодняшнюю реальную ситуацию, русскоязычные авторы оказываются перед странной проблемой: в условиях полной и всепоглощающей неразберихи (чудное китайское проклятие: чтоб тебе родиться в интересное время!- сбывается в нашей жизни. Узнать бы, кто проклял, да надавать ему по шее) выводить на арену героя, который пренебрегает действительностью в стремлении к высшему и вечному - значит заведомо делать своего героя изгоем, чудаком и - что самое главное - единственным в своем роде. А потому от большинства читателей нельзя требовать, чтобы они присмотрелись к нему, прислушались, оценили его поступки и согласились с ним в конце концов. Как показывает практика, к нашему современнику и соотечественнику - буде он решится все-таки стать героем - пожалуй, никто не примкнет; и друзей-единомышленников у него скорее всего нет - во всяком случае таких, чтобы и на смерть за него, и на каторгу. И возвышенная и неземная любовь ему тоже не грозит; и противник какой-то не такой - не злобный, не всем обеспеченный, не могущественный настолько, что победа над ним почетна и душу греет, но иногда даже дряхлый и беспомощный, вроде соседки по коммунальной квартире - где и мечом как следует не взмахнешь, но кровь из тебя пососут. И на всех бабушек Раскольниковых не хватит, а топоров и подавно, не говоря о Достоевских.
Оттого книги, написанные в жанре фэнтэзи, обладают удивительной особенностью - правом автора на создание собственного мира, собственной реальности, где никто не имеет права диктовать ему - а значит и его герою условия игры. Где добро - всегда добро, а зло - всегда зло. И это единственное правильное.
Попытка поставить героя в принципиально ДРУГИЕ условия.
Либо попытка посмотреть на мир -, который иначе и быть не может, как кажется тем, кто в нем обитает - принципиально иным взглядом.
Булгакову потребовался Воланд, чтобы его глазами увидеть нелепость, невозможность окружающей действительности.
Марк Твену потребовался ангел по имени Сатана, чтобы от его лица ужаснуться, изумиться и встряхнуть людей, спокойно проживающих свой век так, как этого делать нельзя. Помните роман нашего детства "Таинственный незнакомец"? Средневековую австрийскую деревушку, живущую в нищете и полнейшей духовной тьме; где жгут на кострах ведьм и пытают инакомыслящих, где возможно любое зло, но трое мальчишек - главных героев - резвятся и предаются своим детским забавам все с той же радостью и беспечностью, как любые другие дети в любые другие времена. Для них все здесь в полном порядке, ну, может, чуть-чуть не так, и только странный незнакомец, вторгшийся в их жизнь со своим, принципиально другим взглядом, внезапно словно меняет освещение, и на картине проступает совсем другой рисунок.
