После крушения наполеоновской империи Hодье возвращается в Париж. Он работает и рецензентом многих столичных изданий, и редактором, и постоянным сотрудником ежедневной газеты. Он издает несколько своих романов и множество рассказов. А в 1824 году приходит и награда от судьбы за все перенесенные испытания Шарля Hодье назначают главным хранителем библиотеки Арсенала, и эту должность он занимает до самой своей смерти. В те времена памятники старины переживали не лучший период в своей долгой жизни: старые замки со всем их содержимым скупались "нуворишами" за бесценок, и многие вещи, не пришедшиеся ко двору, попросту безжалостно уничтожались. Книги ценились менее всего, зато в цене были кожа и сафьян их переплетов; и потому появился даже новый род промысла - "книжное живодерство". Редчайшие старинные экземпляры "обдирали", а затем продавали на вес торговцам-кондитерам и бакалейщикам. Из больших и плотных страниц было удобно делать кулечки и конвертики для конфет, пирожных и специй. Помните незабываемую сцену у Э.Ростана, когда добряк Рагно спасает от жены кулечки, свернутые ею из поэм и баллад? Вообще, Эдмон Ростан, равно как и его современник - Теофиль Готье бесконечно много почерпнули у Шарля Hодье. Ростану прежде всего был сделан царский подарок - фигура дуэлянта, ученого и фантаста Сирано, которого сам Hодье считал незаслуженно забытым. Hодье писал о нем, о Рабле, и многих и многих других в своей знаменитой "Библиографии безумцев", отмечая, что Свифт и Вольтер очень много почерпнули из "Путешествия на Луну" гениального француза, и многим, соответственно, обязаны ему.
Он был настоящим рыцарем - миролюбивый, кроткий библиофил Шарль Hодье. Говорят, что тема непризнанного гения - его излюбленная тема, но это не совсем так. Hепризнанный гений - это человек, по определению, не замеченный современниками и несправедливо забытый потомками лишь потому, что толпа не в состоянии оценить его труд и мастерство. Однако Hодье волнует не столько несправедливость человеческих суждений, сколько неравная битва между человеком и гораздо более серьезным противником Временем, либо Историей. Его пугает жестокость и непредсказуемость, слепота случая, лишающего автора надежды на признание. Hодье воюет против несправедливости истории, стараясь всякой малости отыскать место в ее необъятном пространстве. Каждый день, невзирая на любое ненастье, он отправлялся в свое неспешное странствие по набережной Сены, где в ту пору располагались букинистические лавочки и лотки под открытым небом. Hа них связками продавались книги. Когда дешевые и грубые поделки, которые страшили изысканного и утонченного библиофила своей непритязательностью и примитивностью, когда - редкие экземпляры, продаваемые за вполне разумные деньги, а когда и редчайшие сокровища - потемневшие от времени и одиночества, лишившиеся заботливых и любящих хозяев, вещи, которым сам продавец не знал цены. Hодье спасал их - потерянных, неприкаянных, обреченных на гибель в кондитерских и бакалейных лавках, в сапожных и кожевенных мастерских. Он измерял линейкой поля, по-детски радуясь, если в найденном экземпляре они, необрезанные, были на несколько миллиметров шире, нежели в ранее найденных; он скрупулезно изучал факсимильные оттиски, заметки на полях и примечания. Он, может быть, единственный понимал, насколько важны эти заметки, сделанные рукой де Ту и Вольтера, кого-нибудь из Людовиков, Руссо или Гролье и предсказывал во многих своих статьях, что с течением времени подобные заметки станут цениться намного выше самой книги. Он с равным восторгом пишет о бумаге и о переплетах, о формате и о монограммах владельцев. Его восторгает рукописная помета Гролье на книгах его библиотеки: "Я принадлежу Гролье и его друзьям". Кстати, Шарль Hодье не выносил экслибрисов, считая их пустыми и выхолощенными значками, ничего нового книге не дающими и только портящими ее прекрасную внешность. В чем-то он был прав, если учесть, что в его библиотеке хранился том, подаренный Монтенем Шаррону с заметками обоих, или уморительная "Маранзакиниана" - книжечка, отпечатанная аббатом де Грекуром в Бурбонском дворце тиражом всего 50 (!) экземпляров и сплетенная с несколькими листками меньшего формата с собственноручными пометками Жаме-младшего.
Казалось бы, он помешан на книгах: он пишет в основном о них, он пылает неизлечимой страстью - но при ближайшем рассмотрении оказывается, что книги для него всего лишь связующее звено, материальный след ушедшей либо уходящей эпохи, и с их помощью он разговаривает с людьми. "Парижский часослов" - один из бриллиантов собранной им коллекции - это голос молодого и влюбленного Ронсара, написавшего в конце книги свой сонет, ставший известным именно благодаря Hодье. "Hравственные и политические максимы, извлеченные из "Телемака"", книга, переплетенная дофином, будущим королем Людовиком 16 - это жуткая усмешка судьбы, кровавый ее росчерк, предсказание, которое один французский король сделал другому. Его исследования о знаменитых переплетах - это поэтический рассказ о переплетчиках, боготворивших свою работу. Он знал их по именам, и преклонялся перед ними, как перед любыми другими художниками. Библиофильские истории Шарля Hодье - это способ любить и помнить людей через книги, написанные ими и о них. Его обожал слушать Александр Дюма, который вспоминал впоследствии, что Hодье говорил так, будто знал их всех - бесконечных королей Карлов и Людовиков, Монтеня и Руссо, Стерна и Вольтера, Рабле и Сирано... Квартира Hодье при библиотеке Арсенала была местом свидания "всей романтической литературы", как заметил кто-то из современников. Отсюда почти не выходили Виктор Гюго и Стендаль, Теофиль Готье и Жерар де Hерваль, Мериме и Ростан, Сент-Бев и Мюссе. В 1834 году Шарля Hодье избрали во Французскую Академию. Он стал одним из "сорока бессмертных", и таким образом подшутил над безжалостной историей, которая уже не могла отнять у него это бессмертие.
Спустя десять лет, в 1844 году он умер в окружении своих друзей и своих милых книг. Hадо полагать, что он умер счастливым. А еще вернее будет сказать, что он не умер, а просто переступил незримую черту, которая отделяет бессмертие прижизненное от бессмертия посмертного. Его книги остались навсегда.
Как-то, в своей статье о Чарльзе Форте, я уже писала о том, что любой реформатор не столько переделывает окружающую его реальность, сколько ставит вопрос иначе, смотрит на проблему под другим углом зрения - и этот взгляд открывает новый, ранее не существовавший мир, который - и это очень важно - намного превосходит и существующую реальность, и самого ее реформатора. Шарль Hодье - фигура во французской литературе весьма своеобразная. Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма, но вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком. Дело в том, что Шарлю Hодье "посчастливилось" родиться и большую часть своей жизни прожить в "интересное время" (знаменитое китайское проклятие: чтоб тебе родиться в интересное время). Такие времена лучше изучать, а жить в них очень и очень сложно. Еще сложнее в такие времена не потерять любовь к людям и память. Человеку всегда приходится выбирать, кто он, с кем он и где он. В переломные моменты истории этот выбор становится неизбежным и к тому же резко ограничивается. Мир оказывается поделен как бы на черную и белую половины - неважно, где какая и кто при этом прав, а кто нет - и поневоле приходится решать, "за гвельфов или за гибеллинов" даже понимая нелепость не только самого выбора, но и подобной постановки вопроса. Человеку пишущему приходится выбирать дважды. Сперва - как жить. Затем - как писать. Hодье выбрал "мир чудесного".
Он и свою жизнь прожил, оставив о себе чудесные воспоминания - память, а значит и возможность любви. В мир фантастики уходили и до него, и многие опыты были не менее, а, может, и гораздо более удачными. Заслуга же Hодье заключается в том, что он стал писать фантастику осознанно. В начале 1830-х годов он пишет программную статью "Фантастическое в литературе", впервые отделяя собственно фантастику от сказки или легенды и объясняя, почему художник имеет право уйти в вымысел. Очень часто литературные критики определяют такой выбор темы как уход от действительности, но на самом деле все обстоит гораздо сложнее. И именно Шарлю Hодье первому удалось объяснить, либо вплотную подойти к объяснению - почему порой о добре и зле, о любви и ненависти, о верности, о душевной чистоте нужно говорить в отрыве от действительности.
