Он пытался расспрашивать Хассана, почему он должен быть так ограничен в передвижениях. Хассан немного говорил по-английски и потчевал его сказками о злых духах, упырях, призраках и прочих жутких и легендарных персонажах; о джинне пустыни, появляющемся в человеческом виде и говорящем на всех языках, который всегда готов заловить неверующего; о женщине, ступни у которой повернуты в обратную сторону и которая заманивает неосторожных к озеру и топит их; о зловредных привидениях мертвых разбойников, более ужасных, чем их живые коллеги; о духе в виде дикого осла или газели, который заманивает преследователей к краю пропасти и сам будто бы бежит вперед - простой мираж, который рассеивается, когда жертва падает вниз; об эльфе, появляющемся в виде хромого зайца или птицы со сломанным крылом, который увлекает преследователя к невидимой яме или колодцу.

Али и Ибрагим по-английски не говорили. Но, судя по их длинным разговорам, они рассказывали такие же сказки или намекали на такие же туманные, воображаемые опасности. Подобные детские разговоры о страшных буках только подстегивали в Уолдо стремление к независимости.

Теперь, сидя на камне, он хотел насладиться ясным небом, чистым утренним воздухом, одиноким ландшафтом без присутствия кого-то постороннего, чтобы иметь это все для себя. Ему казалось, что консул просто чрезмерно осторожничает, перебарщивает в своей осторожности. Никакой опасности нет. Он спокойно пройдется, подстрелит, может быть, что-нибудь и уж точно вернется в лагерь до того, как солнце начнет палить. Он встал...

Через несколько часов он сидел на упавшем карнизном камне в тени разрушенной гробницы. Вся страна, по которой они путешествовали, была полна гробниц или остатков гробниц - доисторических, бактрийских, староперсидских, парфянских, сассанидских или магометанских; они были разбросаны везде группами или по отдельности. Исчезли даже малейшие следы городов и деревень, жалкие дома или временные хижины, в которых жили те, кто опекал эти гробницы.

Гробницы же остались - они строились более прочно, чем простые жилища для живых. Гробницы были везде - целые, или разрушающиеся, или разрушившиеся до основания. В этом районе они были все одного типа. С куполом, квадратные, единственная дверь с восточной стороны открывалась в большое пустое помещение, за которым находились погребальные камеры.

В тени такой гробницы и сидел сейчас Уолдо. Он ничего не подстрелил, заблудился, не имел понятия, в каком направлении находится лагерь, устал, ему было жарко, и он хотел пить. Он не взял с собой флягу с водой.

Он окидывал взглядом бесконечную равнину; небо было однородного бирюзового цвета. Далекие красноватые холмы на горизонте переходили в коричневые холмики и дюны; но это ничуть не разнообразило всей желтизны равнины. Вблизи были только песок и камни, один-два жалких кустика, и повсюду виднелись руины - то ярко-белые, то серые, полосатые. Солнце встало не так уж давно, между тем вся поверхность пустыни уже струилась жаром.

Когда Уолдо обозревал окрестности, из-за угла гробницы вышла женщина. Все деревенские женщины, которых видел Уолдо, носили яшмак или чадру или другим образом закрывали лицо. Эта женщина была с непокрытой головой и без чадры. На ней было какое-то желтовато-коричневое одеяние, в которое она была завернута от шеи до щиколоток, без линии талии. Несмотря на жгучий песок, она была босой.

Увидев Уолдо, она остановилась и уставилась на него - так же как и он на нее. Он заметил, что ступни она ставила не по-европейски: не с развернутыми в стороны носками, а параллельно. У нее не было браслетов, заметил он, ни на руках, ни на ногах, не было ни бус, ни сережек. Он подумал, что ее обнаженные руки были самыми мускулистыми из всех, которые он когда-либо видел. Ногти, как на руках, так и на ногах, были длинными, заостренными. Волосы черные, короткие и спутанные, но все же она не выглядела ни дикой, ни непривлекательной. Глаза ее улыбались, и рот тоже изображал какое-то подобие улыбки, хотя губы не раскрылись ни на миллиметр.

- Какая жалость, - сказал Уолдо вслух, - что она не говорит по-английски.

- Я говорю по-английски, - возразила женщина, и Уолдо заметил, что даже во время разговора ее губы заметно не открывались. - Что угодно джентльмену?

- Ты говоришь по-английски! - воскликнул Уолдо; вскакивая на ноги. Какая удача!. Где ты его выучила?

- В миссионерской школе, - ответила она, слегка улыбнувшись углами своего широкого, но закрытого рта. - Что я могу для вас сделать? - она говорила почти без акцента, но очень медленно и с каким-то ворчанием, переходящим от слога к слогу.

- Я хочу пить, - сказал Уолдо, - и я заблудился.

- Джентльмен живет в коричневой палатке, похожей на половину дыни? спросила она, не раскрывая губ, со странным ворчанием между словами.

- Да, это наш лагерь, - сказал Уолдо.

- Я могла бы провести джентльмена туда, - ответила она, - но это далеко, и в той стороне нет воды.

- Сначала я хотел бы воды, - сказал Уолдо, - или молока.

- Если вы имеете в виду коровье молоко, то у нас его нет. Но у нас есть козье. Там, где я живу. Это недалеко. Но в другую сторону.

- Показывай дорогу, - сказал он.

Она двинулась вперед, и Уолдо, с ружьем под мышкой, пошел с ней рядом. Она шла быстро и бесшумно, так что Уолдо едва за ней успевал. Он часто отставал и видел, как ее развевающиеся одеяния обнимают статную, гибкую спину, изящную талию и крепкие бедра. Каждый раз, догоняя ее, он оглядывал на нее сбоку, озадаченный тем, что ее талия, так четко обозначенная на спине, совершенно не просматривалась спереди, что ее облик от шеи до колен под бесформенными одеяниями не имел ни талии, ни выпуклостей. Он также заметил искорку смеха в ее глазах и крепко сжатых красных - на удивление красных - губах.

- Сколько времени ты провела в миссионерской школе? - спросил он.

- Четыре года, - ответила она.

- Ты христианка? - поинтересовался он.

- Свободный Народ не признает крещения, - просто ответила она, но с несколько более заметным рычанием между словами.

Он ощутил какую-то странную дрожь - ее губы, через которые пробивались слова, практически не шевелились.

- Но ты без чадры, - не удержался он.

- У Свободного Народа, - объяснила она, - нет обычая носить чадру.

- Значит, ты не магометанка? - решился он спросить.

- Свободный Народ - не мусульмане.

- Но кто же это - Свободный Народ? - настороженно выпалил он.

Она бросила на него злобный взгляд. Уолдо спохватился - он же имеет дело с азиаткой. Он припомнил три дозволенных вопроса:

- Как тебя зовут? - спросил он.

- Амина.

- Похоже на имя из "Арабских ночей", - рискнул заметить он.

- Из глупых сказок верующих, - презрительно усмехнулась она. Свободный Народ не интересуется такой ерундой.

Ее постоянно закрытые губы и тягучее ворчание между словами поражали его все больше - губы изгибались, не открываясь.

- Ты странно произносишь слова, - заметил он.

- Твой язык - не мой язык, - ответила она.

- Как же получилось, что ты изучала мой язык в миссионерской школе, а сама не христианка?

- В миссионерской школе учат всех, - ответила она, - и девочки Свободного Народа не отличаются от любых других, хотя взрослые Свободные Люди отличаются от горожан. Поэтому они учили меня, как будто бы я родилась в городе, и не знали, кто я есть на самом деле.

- Они хорошо тебя научили, - заметил он.

- У меня способности к языкам, - загадочно проговорила она с ноткой триумфа.

Уолдо внезапно затрясло - не только от ее жутких слов, но просто от усталости.

- Далеко еще до твоего дома? - выдохнул он.

- Вот он, - она указала на дверной проем большой гробницы прямо перед ними.

Через проем они вошли в большое помещение, прохладное из-за толстых каменных стен гробницы. На полу не было никакого мусора. Уолдо, радуясь тому, что они ушли отсверкавшего снаружи солнца, уселся на камень посередине между входом и внутренней разделительной стеной, оперевшись прикладом о пол. На мгновение он был ослеплен переходом от невыносимого сияния утреннего солнца к полумраку внутри.