"Спроси слышавших, что Я говорил им, - терпеливо продолжал Иисус. - Вот они знают, что Я говорил". Когда Иисус сказал это, один из стражников ударил Его по лицу, процедив: "Так отвечаешь Ты первосвященнику?"
Иисус встряхнул головой, приходя в Себя от удара, и обратился к стражнику: "Если Я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо, что бьешь Меня?"
Старый Анна ухмыльнулся и покачал головой. Он встал и велел отослать Иисуса Каиафе.
Ночь была холодной. С западу дул сырой ветер, и стражники кутались в плащи. Они сгрудились вокруг костра посреди двора, и жар углей кроваво отражался на их лицах.
Среди них на корточках у костра грелся юный Иоанн, любимец Иисуса. Он с Петром по пятам следовал за налетчиками и видел, как Учитель исчез за воротами. Мнения апостолов разошлись: Иоанн хотел пробраться внутрь, а Петр предпочитал осторожность. Когда Иисус был в доме Анны, юноша постучал в ворота для прислуги.
Дверь приоткрыла девушка и, приподняв лампу, взглянула на лицо Иоанна. Они обменялись приветствиями, и привратница впустила Иоанна, даже ничего не спросив, потому, что Иоанн и его семья были хорошо известны первосвященнику. Юноша бродил по двору, пытаясь завязать разговор со стражниками и узнать, куда увели Пленника, а затем присел к огню.
Убедившись, что он не вызывает подозрений, Иоанн подошел к привратнице и сказал, что за воротами остался его друг, за которого он ручается. Девушка впустила Петра и, прикрывая рукой лампу, осмотрела широкоплечего мужчину с буйной светлой шевелюрой и бородой.
"Не из учеников ли Его ты?" - спросила девушка.
Петр замялся. Сглотнув, он гневно сверкнул глазами на девушку. "Нет!" ответил он.
Когда они подошли к костру, Петр прикрылся плащом до подбородка и протянул руки к костру. Стражники говорили о налете и о том, как апостолы бежали при появлении солдат. Иоанн не вмешивался в разговор. Петр тоже молчал. На него уставился стражник, сидевший у огня напротив, и старший из апостолов подтянул плащ до самого носа.
Стражник указал пальцем на Петра и спросил: "Не из учеников ли Его и ты?" Петр покачал головой и сквозь плащ ответил: "Нет".
Начали прибывать члены большого Синедриона, с интересом рассматривая заполненный народом двор.
Среди них были и молодые, чьи лица не скрывали недовольства, что их подняли так рано. Они, как и полагалось судьям, с достоинством проходили к лестнице, придерживая плащи, не спеша поднимались по ступеням и входили в дом.
По закону возбранялось слушать уголовное дело в ночное время, и некоторые полагали, что Каиафа отложит процесс до утра. Однако, если бы слушания начались сейчас или позже, никто бы не обратил закон против Каиафы, ибо в этом деле даже фарисеи были с ним заодно. И хотя до рассвета было еще не менее часа, кто из них станет соблюдать закон и, став рядом с Иисусом, воскликнет: "Подождите!" - Никто.
Люди у костра услышали какое-то движение - и устремили взоры к дому Анны. По ступеням спускались слуги с фонарями, а между ними шел Иисус. Страх за Христа овладел Петром, и он не заметил, что плащ, которым он прикрывал лицо, опустился. Один из стражников, родственник потерявшего ухо в саду, спросил: "Не тебя ли я видел с Ним в саду?" Петр громко выругался и отрекся в третий раз: "Я не знаю, о чем ты говоришь".
Где-то вдали петух захлопал крыльями и пропел. Когда стражники по пути к дому Каиафы проходили мимо огня, Иисус посмотрел прямо на Петра. Старший апостол оцепенело глядел на Связанного, затем Ему вслед. Внезапно он зарыдал, закрыл лицо руками и убежал прочь.
* * *
После того, как Иисуса ввели в дом, все еще продолжали прибывать члены Синедриона. Опоздавшие знали Арестованного и Его вину, потому что в последнее время о Нем много говорили в высшем свете и обсуждали, как наилучшим образом поймать Его в западню. Поэтому любой опоздавший мог занять место в трехъярусном полукруге и слушать процесс, будучи в курсе дела.
Процесс был тайным. Позже от тех, кто присутствовал на этом судилище, просочились слухи, но считать фактами их трудно. Каиафа хотел собрать полный состав суда, и уже до его начала было семьдесят членов или около этого. Большой Синедрион уже собирался в этом доме ранее, и слуги расставили столы и стулья в нужном порядке. На обоих концах полумесяца из стульев были места для писцов.
Полагалось открывать заседания Синедриона с переклички членов, начиная с первосвященника, затем старейшин и далее до самых молодых. Затем должно зачитываться обвинение. Первосвященник оглашал его стоя. Обвинение просто сводилось к тому, что Арестованный в нескольких случаях провозглашал Себя Мессией, истинным Сыном Божьим, и этим совершал хулу против Бога и осквернял храм.
Никто не спросил Иисуса, как Он собирается доказывать Свою невиновность. Его руки и ноги были связаны, Он все время стоял. Сзади находились два дюжих стражника. По процедуре сначала слушали защиту, и сидящий в удобном кресле первосвященник трижды призвал к защите Иисуса. Ответа не последовало. Спокойный взгляд Пленника переходил от лица к лицу, из ряда в ряд, пока Он не увидел их всех. Среди них Он узнал двух своих последователей. Как и многие другие Его высокопоставленные сторонники, они держали свою приверженность Его учению в тайне. В этот час нельзя было раскрывать себя ни им, ни Петру с остальными. Поэтому они сидели с опущенным взором. Возможно, когда вызывали одного человека для защиты и одного для обвинения, кто-то из последователей Иисуса мог бы, робко подняв руку, сказать: "Я буду отстаивать дело этого Человека".
Совещание с подзащитным было бы бесполезным, потому что обвиняемый не готовился к защите. К тому же, как сказал Иисус, Сыну Человеческому надлежит умереть так, как говорилось в Писании. Эти люди отвергли Его и Его миссию, и поэтому препятствовать трагедии было бессмысленно.
Вид Иисуса был отталкивающим. На щеках и бороде запеклась кровь, одежды были грязными, потому что всю дорогу Его толкали и пинали. Грязны были и босые ноги. Худощавое лицо было бледным, ибо Ему пришлось столько выстрадать в последнее время. Глаза Иисуса воспалились, а веки припухли.
Со всех сторон на Него обрушили вопросы, но Он не пытался отвечать. Первосвященник громким голосом объявил, что желающий быть свидетелем в пользу Иисуса может выйти и дать показания. Когда эхо его слов умолкло, наступила тишина. Никто не поднялся. Никто не вошел к комнату со словами: "Это праведный Человек. Это миролюбивый Человек. Это истинный Мессия, пришедший спасти двенадцать колен". Никто!
Судебное следствие началось с показаний свидетелей. Их полагалось заслушивать по одному. В основном, это были служители храма. Все члены Синедриона слушали их, а они били себя в грудь и клялись, что слышали своими ушами, как Галилеянин объявил Себя посланником Самого Ягве. Чтобы создать видимость должной процедуры, члены совета строго допрашивали их, и одно за другим рушились их лжесвидетельства. Старейшины беспокойно переглядывались. Были приглашены новые свидетели, но они настолько противоречили друг другу, что лживость их показаний была очевидной.
Иисус хранил молчание. Даже Ему казалось злой иронией, что тех, кто замышлял против Него, было так немного, а те, кто верил, что Он - Мессия, были так многочисленны и в то же время - первым никак не удавалось обернуть дела против Него, вторые и пальцем не пошевелили, чтобы спасти своего Учителя.
Первосвященник был вынужден пригласить других свидетелей - священников высокого ранга, и они показали, что слышали, как Иисус заявил, что если храм будет разрушен, Он сможет восстановить его в три дня. Образность речи палестинцев в первом веке труднее продемонстрировать на другом примере, ведь Иисус, говоря о храме, подразумевал Свое тело, но священники решили, что Он имеет в виду храм Соломона.
Но и в этом случае такое заявление вряд ли было богохульством и уж никак не уголовным преступлением. Фарисеи в своих повседневных толкованиях закона тоже допускали преувеличения. Все, кто присутствовал в этой комнате, но только не Каиафа, казалось забыли, что конкретное обвинение против Арестованного было само по себе малозначительным. Их первейшей задачей было углубить обвинение до такой степени, чтобы в глазах римского прокуратора он стал преступником. Конечно, то, что Он объявил Себя Сыном Божьим, не могло быть серьезным обвинением, потому что приход настоящего Мессии на землю был последней великой надеждой всей Иудеи, и если объяснить это римлянам, то последуют лишь насмешки языческого правителя. Но за отсутствием других показаний приходилось довольствоваться и этим.
