окошко, а можно только вежливенько, со ступеньки на

ступеньку, свести с лестницы.

Календарь Простофили Вильсона

На следующее утро, во время завтрака, близнецы пленили хозяйскую семью своими очаровательными манерами и обходительностью. Натянутость и официальность исчезли, и между хозяевами и гостями сразу установились дружеские отношения. Тетя Пэтси чуть ли не с первой минуты стала называть их по именам. Ей не терпелось выведать всю их подноготную, и она даже не скрывала этого; к ее вящему удовольствию, они охотно начали рассказывать о себе. Оказалось, что в детстве им пришлось испытать горе и лишения. Старушке очень хотелось задать им один-два вопроса, и, улучив подходящую, как ей казалось, минуту, когда брат-блондин, давая передышку брату-брюнету, рассказывал историю их жизни, она спросила:

- Прошу прощения, мистер Анджело, может быть, неудобно вас спрашивать, но, скажите, как это случилось, что вы в детстве были такими несчастными и одинокими? Только, пожалуйста, не отвечайте, если вам не хочется про это вспоминать.

- Отчего же, сударыня? В этом никто не виноват, просто неблагоприятное стечение обстоятельств. Наши родители были люди со средствами у себя на родине, в Италии, а мы с братом - их единственными детьми. Мы происходим из старинного флорентийского рода... (При этих словах у Ровены бешено заколотилось сердце, ноздри раздулись и загорелся взор.) Во время войны наш отец оказался в стане побежденных, и ему пришлось бежать, спасая свою жизнь. Все его владения были конфискованы, личное имущество тоже отняли, и мы очутились в Германии: беженцы, без друзей, без денег, попросту говоря нищие. Мне и брату тогда едва сравнялось десять лет, но мы уже были не плохо образованы для своего возраста, очень прилежно учились, любили книги, хорошо знали языки - немецкий, французский, испанский и английский. Кроме того, нас считали музыкантами-вундеркиндами, - пусть мне будет дозволено так выразиться, ибо это сущая правда.

Наш отец не перенес всех злоключений и через месяц умер, и мать вскоре последовала за ним. Так мы остались одни на свете. Родители могли бы жить безбедно, если бы согласились, чтобы мы выступали перед публикой, - у них было много очень выгодных предложений, но гордость не позволяла им этого; они говорили, что скорее готовы умереть с голоду. Но то, на что они не давали своего родительского благословения, нам все равно пришлось делать. В связи с болезнью родителей и их похоронами понадобилось занять много денег, нас схватили за долги и поместили в дешевый балаган в Берлине, чтобы мы отработали задолженность. Из этого рабства мы сумели вырваться только спустя два года. Все это время нас возили по Германии и ничего нам не платили, даже есть не давали. Подчас, чтобы не умереть с голоду, нам приходилось просить милостыню.

Вот и все, сударыня, остальное не представляет интереса. Когда Луиджи и я избавились от этого рабства, нам исполнилось по двенадцать лет и мы были уже до некоторой степени взрослыми. Эти два года кое-чему научили нас: мы научились заботиться о себе, знали, как избегать мошенников и жуликов, как бороться с ними и как выгодно вести свое дело без посторонней помощи. Много лет мы ездили по свету, выучились новым языкам, насмотрелись самых необыкновенных зрелищ и удивительных обычаев и приобрели широкое, разностороннее и довольно оригинальное образование. Это была интересная жизнь. Мы побывали и в Венеции, и в Лондоне, и в Париже, ездили в Россию, Индию, Китай, Японию...

В эту минуту Нэнси, служанка-рабыня, просунула голову в дверь и крикнула:

- Хозяйка, там в комнатах полно народу, все ждут не дождутся - хотят увидеть джентльменов! - Она кивнула в сторону близнецов и снова скрылась.

Для вдовы настал великий миг, и она собиралась насладиться им вовсю, показывая заморских близнецов соседям и знакомым - простодушным провинциалам, которые вряд ли видели когда-нибудь иностранца вообще, а уж знатного и благородного и подавно. Тем не менее ее чувства не шли ни в какое сравнение с чувствами Ровены. Девушка была как в чаду, от радости она ног под собой не чуяла: этот день обещал быть самым замечательным, самым романтическим в бесцветной истории глухой провинции. А ей выпало счастье оказаться в непосредственной близости от источника торжества и ощутить на себе и вокруг себя ослепительное сияние славы; другие местные девицы будут только глядеть да завидовать, но не смогут приобщиться к этой славе.

Вдова была готова, Ровена была готова и приезжие тоже.

Близнецы и вся семья Купер прошли через переднюю и направились в гостиную, откуда доносился глухой гул голосов. Войдя, близнецы остановились у входа, хозяйка заняла место подле Луиджи, а Ровена - подле Анджело, и местные жители гуськом двинулись представляться чужестранцам. Миссис Купер с сияющим лицом принимала парад, а затем передавала гостей Ровене.

- Доброе утро, сестра Купер! (Рукопожатие.)

- Доброе утро, брат Хиггинс. Знакомьтесь, пожалуйста: граф Луиджи Капелло - мистер Хиггинс.

Рукопожатие, и Хиггинс ест графа глазами.

- Рад познакомиться!

- Очень приятно! - ответствует тот, учтиво наклоняя голову.

- Доброе утро, Ровена! (Рукопожатие.)

- Доброе утро, мистер Хиггинс, разрешите познакомить вас с графом Анджело Капелла.

Снова рукопожатие и взгляд, исполненный восторга.

- Рад познакомиться!

Граф Анджело, улыбаясь, вежливо кивает ему:

- Очень приятно!

И Хиггинс отходит в сторону.

Нельзя сказать, чтобы местные жители чувствовали себя вполне непринужденно во время этой церемонии, но, будучи людьми бесхитростными, они и не пытались притворяться. Ни один из них никогда в глаза не видывал титулованных особ и не ожидал встретиться с ними здесь; то, что они сейчас услышали, ошеломило их, захватило врасплох. Некоторые попытались выйти из неловкого положения, прохрипев: "милорд!", или "ваша светлость!", или что-то в этом роде, но большинство было настолько подавлено непривычным словом, вызвавшим в их мозгу смутное, пугающее представление о раззолоченных залах, дворцовых церемониях и коронациях, что они лишь пожимали дрожащей рукой пальцы близнецов и молча отходили прочь. Время от времени какой-нибудь сверхдружелюбный чудак, какие попадаются на приемах повсюду, тормозил процессию и заставлял всех ждать, пока он осведомлялся, как понравился братьям городок и сколько они намерены в нем пробыть, и здоровы ли их родственники, а потом приплетал к разговору погоду и выражал надежду, что скоро станет попрохладнее, и так далее и тому подобное, чтобы потом иметь возможность сказать дома: "У меня была довольно продолжительная беседа с ними". Но вообще никто не сказал и не сделал ничего такого, что заставило бы город краснеть, и церемония знакомства состоялась по всем правилам этикета.

Затем завязался общий разговор, и близнецы переходили от группы к группе, весьма непринужденно болтая с гостями, за что удостоились похвал и всеобщего расположения. Хозяйка с гордостью наблюдала за их победным маршем, а Ровена в приливе радостных чувств твердила про себя: "Неужели они и вправду принадлежат нам, целиком и полностью нам?"

Ни мать, ни дочь не имели ни минуты покоя. Их рвали на части расспросами о близнецах, их теснили замирающие от любопытства слушатели, и только сейчас они осознали во всей полноте, что такое Слава, как грандиозна ее сила и почему во все времена и эпохи люди приносили на ее алтарь все свои скромные утехи, богатство и даже жизнь, лишь бы вкусить это великое неземное счастье. Поведение Наполеона и ему подобных нашло себе в этот час объяснение и... оправдание.

Когда Ровена выполнила наконец свои обязанности хозяйки внизу в гостиной, она поднялась на второй этаж, где тоже собралось множество народа, ибо гостиная не могла вместить всех визитеров. Здесь ее снова окружили жаждущие что-нибудь узнать о приезжих, и снова она поплыла по розовому морю славы. Время близилось к полудню, и тут Ровена с грустью подумала, что кончается самый чудесный эпизод в ее жизни и ничто уже не может продлить или повторить это счастье. Но грех роптать, хорошо и так: торжество шло с самого начала по восходящей, это был замечательный успех.