Теперь уже ничто не могло оторвать его взгляда от металлического ободка с черной сердцевиной. В середине лба непрестанно сверлила боль, глубже и глубже погружаясь в мозг. Наконец, уперлась в дерево у него под затылком и вдруг усилилась до такой непередаваемой степени, что израненной рукой своей он стал судорожно колотить по зазубренным обломкам - только бы найти ей хоть какое-то противодействие. Боль пульсировала медленно и ритмично, каждый новый приступ страшней и яростней прежнего, и по временам он вскрикивал, уже ощущая, казалось ему, смертоносный свинец. Память погасла: дом, жена, дети, родина, слава, - все это исчезло из сознания. Весь мир пропал: не осталось и следа. Вся Вселенная - здесь, в куче досок и бревен. Здесь и бессмертие: каждый приступ боли - бесконечная жизнь, вечность за вечностью.

Джером Сиринг, грозный воин, храбрый боец, сильный и опытный солдат, стал бледен, как полотно. Челюсть отвисла, глаза выпучены, каждый сустав дрожит, по всему телу - холодный пот, на устах - бессвязный крик. Нет, он не в бреду: он в ужасе.

Шаря наугад окровавленной правой рукой, он вдруг нащупал какую-то рейку, лежавшую вдоль его тела, потянул - она поддалась. Сгибая руку, насколько хватало места, он вытянул ее из-под груды досок. Родилась надежда: может быть, удастся завести ее за голову, поднять повыше свободный конец и оттолкнуть им винтовку. Или, если она зажата слишком крепко, перекрыть рейкой дуло и отклонить выстрел. С этой целью он начал дюйм за дюймом отводить рейку назад, стараясь не дышать, чтобы как-нибудь не испортить дело, а сам, точно завороженный, не сводил глаз с винтовки, словно ожидая, что она поспешит воспользоваться ускользавшей возможностью. По крайней мере чего-то он уже достиг: поглощенный своей попыткой самозащиты, он меньше страдал от боли. Но страх не оставлял его, и зубы стучали, точно кастаньеты.

Между тем рейка, дотоле послушная его руке, застряла и дальше не шла. Он тянул ее как мог, поворачивал из стороны в сторону, но она уперлась во что-то у него за головой, а конец ее еще далеко не доставал до дула. Он доходил как раз до спусковой скобы, торчавшей из мусора и смутно видимой правым глазом. Сломать рейку тоже не удалось - не было упора. Поражение вернуло Сиринга в прежнее состояние ужаса, многократно усиленное. Черное жерло уставилось на него, грозя в наказание за бунт смертью тем более ужасной и неотвратимой. Голова, прошитая трассой пули, причиняла невыразимую муку. Он снова начал дрожать.

Внезапно он успокоился. Дрожь прекратилась. Он сжал зубы и нахмурился. Не все еще средства к обороне были исчерпаны; новый план созрел у него в голове, новый маневр. Поднимая свободный конец рейки, он осторожно двинул ее вперед, сквозь обломки, пока она не уперлась в спусковую скобу, после чего стал медленно поворачивать рейку вбок, пока, наконец, не просунул ее за скобу. Тогда, закрыв глаза, он изо всех сил нажал на спуск. Тишина. Винтовка выстрелила еще тогда, когда рухнули балки, и она выпала у Сиринга из рук. Но дело свое она сделала лишь теперь.

Лейтенант Адриан Сиринг, командир боевого охранения, через позиции которого прошел его брат Джером по пути на задание, сидел в укрытии и слушал. Ни малейший звук - будь то свист птицы, стрекотанье белки, шум ветра в вершинах сосен - не ускользал от его напряженного внимания. Вдруг где-то впереди он услышал неясный грохот, словно приглушенный расстоянием стук обрушившихся бревен: Лейтенант машинально посмотрел на часы: шесть восемнадцать. В тот же момент перед ним появился пеший офицер, отдал честь и доложил:

- Полковник приказывает вам двигаться вперед и по возможности обнаружить противника. Если противник не будет обнаружен, продолжайте движение вплоть до получения приказа остановиться. Есть основания предполагать, что противник отступил.

Лейтенант молча кивнул; офицер ушел. И вот уже сержанты тихими голосами отдают распоряжение, солдаты выбираются из окопов и со сжатыми зубами и бьющимися сердцами в боевом порядке двигаются вперед.

По дороге к подножию горы отряд минует заброшенную ферму. Солдаты обходят развалины сарая, ничего не заметив. Позади идет командир. Он с любопытством разглядывает груду бревен и видит среди них мертвое тело. Оно густо присыпано пылью; кажется, что на нем серая форма конфедератской армии. Лицо изжелта бело, щеки запали, виски провалены, и резкие складки безобразно сужают лоб. Приподнятая верхняя губа открывает белые, намертво стиснутые зубы. Волосы и лицо влажные, как покрытая росою трава кругом. Винтовка лейтенанту не видна: наверное, парня придавил рухнувший сарай.

- С неделю как труп, - кратко подвел итог лейтенант и зашагал вперед, на ходу доставая часы, будто хотел удостовериться в своем заключении. Часы показывали шесть сорок.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

I

Парад как форма приветствия

Летней ночью на вершине невысокого холма, перед которым широко расстилались поля с перелесками, стоял человек. На западе низко над горизонтом висела полная луна, и только по ее положению он мог понять, что близится рассвет. По земле, заволакивая низины, стлался легкий туман, но большие деревья четко вырисовывались на фоне безоблачного неба. Сквозь дымку виднелись два-три фермерских дома, но ни в одном из окон, конечно, свет не горел. Ничто во всей округе не подавало признаков жизни, если не считать отдаленного лая собаки, который своей механической равномерностью еще больше усиливал ощущение одиночества.

Человек пытливо всматривался в пейзаж, поворачиваясь то туда, то сюда он словно что-то узнавал в нем, но не мог понять, где точно находится и как вписывается в течение событий. Так, наверно, будем выглядеть мы все, когда, встав из могил, примемся беспомощно озираться в ожидании Страшного Суда.

В ста шагах от него в лунном свете белела прямая дорога. Пытаясь "определить", как сказал бы мореплаватель или топограф, он медленно переводил вдоль нее взгляд и в четверти мили к югу от себя вдруг увидел отряд всадников, которые двигались на север, смутно темнея в предутреннем тумане. За ними показалась колонна пехоты; за плечами у солдат тускло поблескивали винтовки. Они перемещались медленно и бесшумно. Потом еще конница, и еще пехота, и еще, и еще - все ближе к одинокому наблюдателю, мимо него и вдаль. Проследовала артиллерийская батарея; на передках и зарядных ящиках, скрестив руки на груди, сидели канониры. Все тянулась и тянулась нескончаемая вереница, выходя из мрака на юге и растворяясь во мраке на севере, в полной тишине - ни говора, ни стука подковы, ни скрипа колеса.