- А это что такое? - Я ткнул пальцем в фотографию, где худую, полуголую, босую, еле стоящую на ногах женщину окружала группа хохочущих мужчин.

- Да это же Креветка, черт побери!

- Креветка?

- Ну да, несчастная девка, жила со своим мальчонкой в лачуге на окраине. Перебивалась чем попало, а на самом деле спала со всеми. Настоящая подстилка для всего Монтё. Все деревенские мужики на ней перележали. Конечно, немцы пришли - тоже туда отправились. Пока очередь американцев не настала. Сами знаете, как это было. Без бритых баб не было бы настоящего Освобождения. А поскольку Креветка спала с немцами, Жиль за ней пошел со своими ребятами, те привязали ее к стулу на рыночной площади и обрили под ноль. Все просто покатывались со смеху.

- А потом?

- Ну, если бы все от меня зависело, дело этим бы и кончилось. Освобождение ведь праздник, замечательный праздник. И не надо было его портить. Но в нашем лесу когда-то убили партизана. И Креветку почти догола раздели, заставили разуться и повели возлагать венок на то место, где он погиб. Клянусь вам, жалкий был кортеж! Затравленная бритая Креветка в розовой комбинации на голое тело, мужики ржут, потому что через белье просвечивает черный лобок. Она ковыляла босиком по булыжникам, то и дело падала, а Жиль пинал ее сапогами и поднимал, чтобы она шла дальше. Мне было противно. Конечно, легче мучить бедную девчонку, чем сражаться с немцами! И многие считали, как я. Но вы же понимаете, никто не осмелился рта раскрыть!

- А что с ней потом стало?

- Вернулась в свою хибару. Больше ее не видели. Нашлись душевные люди, которые ей еду носили. Тут ведь, знаете, после Освобождения ужас как голодали. Она отправляла мальчишку за милостыней и за покупками. А потом, в один прекрасный день, по-моему года через два, мы узнали, что она умерла. Она никогда особым здоровьем не отличалась. Мальчонку, щенка этого несчастного, отправили в сиротский приют в Авиньон.

- Вы его знали?

- Почти нет. Его вроде звали Анж.

- Анж Креве?

- Точно, он же был сыном Креветки.

- Так, выходит, это он взорвался вместе с Жилем Жербуа?

- Вполне возможно. Смотрите-ка, я и не сообразил. Но разве это так интересно?

А разве нет? 11 августа 1944-го Жиль Жербуа стал палачом Креветки. Анжу было тогда десять лет. Они жили с ней вдвоем, и можно легко представить себе животную привязанность, которую испытывали друг к другу эти обездоленные. Ребенок, судя по всему, стоял в первых рядах зрителей, когда Жербуа со своими мужиками брили Креветку, раздевали и гнали на могилу партизана. Через тридцать лет, 11 августа, Жербуа и Креве вместе погибают в катастрофе. Внезапно я вспомнил Каполини: "памятная дата" - слово, священное для каждого пиротехника. Я не заметил, чтобы жители Монтё отмечали 11 августа День освобождения. Разве что один из них. Выходит, редкая птичка - малыш Креве!

Мне понадобилось четыре дня, чтобы отыскать кого-нибудь, кто мог бы о нем рассказать. И наконец нашел - сестру Жиля, Адель Жербуа, старую деву, портниху. Я не сразу обнаружил ее жилище на извилистой улочке, которая карабкалась вверх вдоль горбатых домишек, окруженных крошечными садиками. То, что она поведала об отношениях Жиля и Анжа, совершенно не соответствовало рассказам вдовы Жиля, Адриенны. К тому же портниха, видимо, ни в грош не ставила невестку.

- Славная девка, не вредная, но глуповатая и почти неграмотная.

Я тут же заметил, что стены небольшой гостиной, где она меня принимала, были все в книжных полках.

- Брат, конечно, молодец, что женился. Из-за детей. Но если бы не она, он бы добился большего.

Она постоянно чего-то недоговаривала. Однако ее прорвало, когда я рискнул произнести имя Анжа.

- О мертвых плохо не говорят, но малыш Креве меня все время тревожил. Невозможно было понять, что у него на уме, вечно ходил мрачный, и все молчком, неуравновешенный, непредсказуемый. Никогда не видела, чтобы он смеялся. Настоящий дикарь.

- У него были друзья?

- Друзья? Нет, по-моему, никого. Кроме моего брата, увы! Знаете, такое ощущение, что Анж его преследовал. Сколько раз умудрялся наниматься туда, где работал брат! Жиль его, как гирю, за собой волочил. Однажды я его спросила, не боится ли он этого чудака. А он мне как-то странно ответил: "Лучше, чтобы он был рядом. По крайней мере буду знать, что он замышляет". И видите, чем все кончилось.

- А женщины?

- Женщины? Надо было быть полной идиоткой, чтобы жить с ним! Нет, не имелось. Естественно, кроме матери. Тут надо отдать ему должное! Он ее просто боготворил. Я вместе с церковным сторожем слежу на кладбище за заброшенными могилами и скажу вам, что он регулярно приносил туда цветы. У него был свой распорядок. И страсть к датам. Никто точно не знал, к чему они приурочены. День рождения матери, именины, может, день смерти. А остальные - непонятно. Но в определенные дни можно было сказать наверняка, что Креве придет на кладбище.

Памятная дата. Снова слова Каполини вспомнились мне. И тут меня осенило.

- Кстати о датах... Кажется, с Жилем часто происходили несчастные случаи на работе. Вы не знаете точно когда?

- Вы имеете в виду, какие это были числа? Не могу сказать. Спросите у Адриенны. У нее наверняка остались какие-нибудь документы.

Через два часа я пришел к вдове Жиля и получил, что хотел. Она, конечно, слегка удивилась, но все-таки полезла в коробки с беспорядочно сложенными бумагами. Она вытащила оттуда копии заявлений о приеме на работу, протоколы аварий, медицинские справки. Не имело смысла восстанавливать злополучную жизнь Жиля целиком. Но я узнал, что цепь от пилы изуродовала его 11 августа 1964 года. Что наехавший на него грузовик несся по спуску от селения Горд 11 августа 1963-го. Что груз с черепицей свалился ему на голову 11 августа 1955-го. Больше я не обнаружил ничего. Меня обескуражило простодушие вдовы, неспособной разобрать текст этих бумажек и даже не заметившей упрямо повторяющейся даты. Хотя, в сущности, какое мое дело, зачем я в это вмешиваюсь? Я ведь не полицейский и не родственник Жиля. Мной двигало лишь любопытство, и его можно было оправдать разве что моим писательством.

В последней коробке оказались письма, в том числе и к Адриенне, с массой каких-то разрозненных сведений, одно невразумительнее другого. Со смутным отвращением и тяжестью на душе я копался в остатках чужого прошлого. Я уже укладывал все обратно, как вдруг наткнулся на конверт, привлекший мое внимание детским почерком. Внутри лежал листок, вырванный из школьной тетради, а на нем неуклюжими буквами было нацарапано без всяких правил орфографии, просто как слышится: