– Нет. Здесь, в лагере, один дедушка приходил к нам в барак по вечерам. Положит монету, побольше этой, на ладонь, а она, как живая, ходит и между пальцами и на другую сторону руки.

У Петра перехватило дыхание.

– А что… Что он еще делал… дедушка этот?…

– Деньги из воздуха ловил, бросал в кружку… Динь… Динь… - Вайсман показал, как он это делал, и улыбнулся. - Потом перевернет кружку, а там - пусто. Шарик исчезал и появлялся то из носа у кого-нибудь, то из уха. Еще листок бумаги рвал на части, а он целым оказывался.

– А как… как звали старика?

– Не знаю. Дедушка и дедушка. Мы его дедушкой звали.

– Флич? Фличевский? - требовательно спросил Петр.

– Не знаю. Тут в лагере не по именам, по номерам.

– В черном фраке, с белой манишкой?

– Да ты что?… Полосатый он был, как все. И на кармане номер.

– Ну а лицо у него какое? Волосы черные?

– Седой.

– А нос с горбинкой?

Вайсман пожал плечами.

– Экой ты бестолковый, Вайсман! Носа у человека разглядеть не можешь!

– Чего ты кричишь? - с обидой спросил Вайсман.

– Да не кричу я. Может, это Флич был, понимаешь? Флич!

– Ну и что?

– Флич!… Слушай, а куда тот дедушка делся?

Вайсман снова пожал плечами:

– Наверно, куда все. В крематории сожгли.

– Он же живой был!

– Старый. Старых быстро сжигали.

– Когда ты его видел в последний раз?

Вайсман подумал:

– Снег уже вроде стаял.

Надежда затеплилась в душе Петра. А может быть, Флич здесь, в лагере? Лагерь-то большой. Могли и не встретиться. Или он больной лежит в каком-нибудь бараке.

– Вайсман, идем!

– Куда?

Петр не ответил. Зашагал к штабу.

Лейтенант хотел отругать Петра за то, что тот не занимается порученным делом, но Петр выкрутился, заявил, что он разыскивает фокусника как раз для выполнения задания. Лейтенант пошел в канцелярию искать Фличевского или Флича в уточненных списках, а Петр и Вайсман стали ждать возле штаба. Вайсман по дороге узнал кое-что о Фличе от Петра и сейчас вопросов не задавал, понимая, как Петр волнуется.

Они отошли под единственное дерево в лагере - большой ветвистый дуб со стволом чуть не в два обхвата с такой густой листвой, что сквозь нее не пробивалось солнце и тень под дубом была сплошной и прохладной.

– Сюда иногда выносили складной столик, и комендант пил чай из русского самовара, - сказал Вайсман. - Не дай бог, в это время попасться ему на глаза. Поморщится, рукой махнет - и все. Даже охранники обходили этот дуб подальше.

– За все заплатит, - сквозь зубы процедил Петр.

В дверях штаба показался лейтенант, парнишки, не сговариваясь, шагнули ему навстречу.

– Среди живых по уточненным спискам ни Флич, ни Фличевский не числится.

– А среди мертвых? - тихо спросил Петр.

– Этого никто вам не скажет, пока не разберут архив. Да и весь ли он? Может быть, уничтожали людей, уничтожали и документы. Без следа. Фашисты!…

– Понимаю.

– И давайте, Лужин, заниматься делом. Помощника вам дали, если еще что надо - говорите.

– Костюм бы какой.

– Вайсман здесь все знает. Он вас отведет на склад. В случае чего, ссылайтесь на меня.

– Ясно. Разрешите идти, товарищ лейтенант?

– Идите. И завтра вечером представление в бараке. Тут у нас еще медсестричка есть поющая. Музыку добываем.

Петр велел Вайсману вести его на вещевой склад, не совсем представляя себе, что это такое. Очевидно, обмундирование немецкое, так оно ему ни к чему. Хотя вот Вайсман оделся в цивильные штаны. Петр молча покосился на Вайсмана.

А Вайсману не хотелось идти на склад. Тогда он схватил короткие штаны, первую попавшуюся рубаху и убежал. И долго не мог надеть вещи. Хоть оставайся в полосатой куртке! И еще Вайсману казалось, что он уже видел и эти штаны, и эту рубаху на ком-то. Только не помнит, на ком. Видел. Будь он проклят этот лагерь!

– Пришли, - сердито сказал Вайсман, останавливаясь возле стандартного барака.

– Идем.

– Иди, я подожду.

Петр удивленно пожал плечами и открыл дверь. Пахнуло карболкой, потом, гарью - привычный, свойственный лагерному бараку запах. И к нему примешивался какой-то необычный, но тоже знакомый. Что-то пахло вот так же дома. Зимние вещи. Нафталин. Причем здесь? Ах да, склад вещевой…

– Вам что, товарищ боец? Заблудились?

В полумраке Петр разглядел незнакомого старшину, тускло сверкнули медали на гимнастерке.

– Я по приказанию коменданта лагеря. Мне надо одежду подобрать для выступления.

– Выступления? - не понял старшина.

– Да. Детишек приказали развлекать. Артист я цирковой.

– Понял. Пойдем.

Старшина зажег довольно яркий фонарь и двинулся по длинному до самого конца барака коридору.

– Я еще сам плохо ориентируюсь. Завтра комиссия придет считать. - Он открыл одну из дверей. - Что здесь? Детская обувь.

– Что?

– Обувь, говорю, детская. Ботиночки, туфельки. Каждая пара заприходована.

Старшина поднял фонарь над головой, и Петр увидел: все помещение почти до потолка набито старой детской обувью - тысячи, десятки тысяч маленьких туфелек и ботиночек! Десятки тысяч!

Старшина закрыл дверь.

– Идем дальше. Здесь, вроде. - Он открыл еще одну дверь. - Нет. Тут женские волосы.

Только сейчас Петр понял, что и туфельки, и ботиночки, и волосы принадлежали казненным. Тем, которых сожгли в крематории. Фонарь в руках старшины потемнел.

– Кажется, здесь. Точно здесь, - произнес старшина.

– Не надо! - крикнул Петр. - Не надо. Обойдусь. Придумаю что-нибудь. Сошью!…

– Как знаешь, - устало откликнулся старшина. - Я тут неделю уж, а привыкнуть не могу. Весь ихний рейх надо каленым железом. И чтоб без следа. В пепел.

– Простите, товарищ старшина. Потревожил зря.

– Чего там. - Старшина сел на табурет возле маленького столика и слился с деревянной стеной.

Вайсман старался не смотреть на появившегося из двери Петра, чтобы не видеть на белом лице потемневшие, неподвижные бешеные глаза. А Петр не заметил Вайсмана, он просто забыл о нем. Он шел по лагерю все ускоряя шаги, не видя ни бараков, ни встречных людей, ни белесого неба. Ему уступали дорогу, удивленно смотрели вслед. За ним тенью почти бежал Вайсман. Он не понимал, куда стремительно спешит этот странный Петр, так похожий на Пауля, и не задумывался над этим. Он просто бежал следом, словно привязанный к Петру невидимой, но прочной нитью. Что Петр не Пауль, это он понял и даже обрадовался, что ладный паренек в красноармейской форме никакой не шпион, а самый настоящий красноармеец, один из их спасителей, свалившихся с неба прямо на краснозвездных танках. А вот Что Пауль такой же!… Нет, вдруг не поверишь!… Он вспоминал Пауля таким, каким видел его в школе. Обыкновенный немец из благополучной семьи. Так же, как все, кричал "хайль!", так же тянулся перед одноруким инструктором Вернером. Артист цирка? Акробат? Гм Что-то на уроках гимнастики незаметно было. А разве заметно было что он русский? Русский! Узнали бы тогда… Да Вернер расшиб бы ему голову протезом! Столько времени и так притворяться? Не Копф, а Лужин? Нет, к этому надо еще привыкнуть.

Петр не вошел, а ворвался в штаб, чуть не сбив с ног незнакомого майора с перекошенным шрамом лицом, который в это мгновение спускался со второго этажа.

– Извините! - крикнул Петр и устремился наверх.

Майор сдвинул светлые брови и замер, закрыв глаза. Потом тряхнул головой и засмеялся. Вайсман, оставшийся внизу, смотрел на майора удивленно и восторженно. У майора на гимнастерке над орденами и медалями сверкала Золотая Звезда. Точно такая же была у веселого генерала, который приходил к ним в барак. Хорошо, что майор засмеялся, а то попало бы Петеру. Чуть с ног не сшиб! Горячий парень Петер. Вон как взорвался! Словно в него бес вселился. А он, Вайсман, видать, зачерствел, привык, что каждый день сжигают и маленьких и больших? Не-ет! Он ведь тоже на этом "складе" схватил первую попавшуюся одежду…